Я повернулась и убежала. Металась, искала, где бы спрятаться. Обнаружила вход в какое-то здание, а там полутьма. В сумеречном зале села на скамейку. Постепенно стала различать аквариумы вокруг. Заметила большую пеструю рыбу. Не сводя с нее глаз, достала бутерброды, мама дала их мне с собой. Принялась за еду.
Гневно откусывала, жевала, глотала эти бутерброды, подпитывая ненависть к учительнице. И поклялась, что ей не уйти.
И вот спустя двадцать лет я в том же зале. Уже различаю аквариумы. Различаю скамейку в самом центре. Сажусь на скамейку. Ищу глазами ту самую большую пеструю рыбу.
Справа у меня в поле зрения целая стая рыб. Эти мелкие переливчатые рыбки, кажется, не плывут, а парят. Бесшумно. В невесомости.
Большую пеструю рыбу я выискивала напрасно. Поняла: в живых ее уже нет, ясное дело. Вот интересно, как долго живут рыбы? Вспомнила бутерброды, которые пыталась тогда проглотить. Вспомнила голос за спиной, голос училки, отыскавшей меня в убежище.
— Что это ты надумала? — раздался этот голос у меня за спиной.
«Тебя убить!» — мысленно ответила я, полыхая ненавистью. Зажала бутерброд между колен и, не оборачиваясь, проговорила:
— Рисую большую рыбу…
Учительница обошла меня кругом. Остановилась напротив.
— Лгунья! — вскричала она. — Ну-ка поднимайся!
Бутерброд шлепнулся на пол, когда я вставала со скамейки…
…Я стремительно поднялась и вышла из зала. Распахнула стеклянную дверь, и дневной свет ослепил меня, хотя утро было пасмурное, зимнее. Двинулась в обратный путь, то ли к входу, то ли к выходу. Навстречу мне группа посетителей, десяток седовласых пенсионеров в бежевых спортивных куртках во главе с гидом, у того на груди слева красуется бейджик: «Экскурсовод Рыбаг». И услышала учительский голос:
— Согласные глухие и звонкие! «К» или «г»? Отвечай!
— «Рыбак» пишется с «к» на конце, — твердо ответила я учительскому голосу.
А вдогонку:
— Как правило.
И показала училке язык.
Восемь дней назад, в Рождественский сочельник, я все утро провела в своей бывшей девичьей кроватке. Мама в гостиной слушала Бинга Кросби и тихонько ему подпевала.
«Я точно приду. Зоопарк, первое января, девять утра, у верблюда. А если снег, у крокодила». В сотый раз я перечитывала письмо без обратного адреса. Отправлено из моего родного города. Отправлено кем-то, кто знает только родительский адрес. Отправлено кем-то, кто понятия не имеет, что я давно тут не живу.
Буквы вырезаны из газеты и наклеены на листок бумаги. Как в детективных сериалах моего детства. Так выглядели «анонимные письма» в телевизоре моего детства. Сегодня сохранить анонимность намного проще. В любой публичной библиотеке стоит компьютер, подобные послания только пиши да распечатывай — просто, быстро, бесследно.
Может, это письмо — цитата из письма, когда-то написанного мною и кому-то отправленного? Напрягаю память. Нет. Я даже и сейчас не помню, пыталась ли хоть когда-то смастерить подобное послание.
Может, старательная ручная работа есть доказательство неимоверных усилий автора? И я вроде как заслуживаю этих усилий?
Снова проглядываю список. Список из тридцати трех имен. Из всех имен, какие мне удалось восстановить в памяти. Из имен всех тех мальчиков, с какими было дело в моем родном городе. Впрочем, было дело может всего-то и означать, что мы учились в одном классе. Или раз-другой вместе покурили на перемене. Или встретились на митинге за ликвидацию армии. Больше ничего. Ведь больше ничего и не было.
В растерянности я снова рассматриваю все тридцать три возможности. Странным мне кажется даже собственный почерк.
Конечно, малютка Маттиас тоже значится в моем списке. Его я тоже не вспоминала долгие годы. Мы не виделись с тех пор, как родители отправили его в интернат. Знать не знаю, что с ним сталось. Представления не имею, вырос он по-настоящему или нет. Вот, вспомнила вдруг, что лазать он умел очень здорово. Я им поистине восхищалась. Он просто взлетал на шест, с которым я так отчаянно мучилась. Добравшись, наконец, до верха, я смотрела вниз, вниз, смотрела вниз, испытывая страстное желание упасть.
Дня два назад мне попалась статья в газете: шесты для лазания отменены. Из соображений безопасности все шесты демонтированы. Что сказал бы Маттиас? «Высота падения есть неоправданный риск», — так написано в статье. А что, раньше об этом нельзя было подумать? Ради моего счастливого детства?