Однако, рассказывая о своих действиях на предыдущих этапах и о своих контактах с мужем, она надеялась отделаться благостными сказочками. И ничего-то она не знала, и всё было точно так, как она объясняла в милиции, вернувшись из Кишинева. Но веры ей уже не было: каждое ее слово подвергалось сомнению и вызывало кучу дополнительных вопросов, которые запутали и сбили бы с толку любого, будь он даже чист как стеклышко. Допрашивали ее подолгу и не один раз, стараясь изловить на всяких оговорках и противоречиях и угрожая уголовной ответственностью за дачу заведомо ложных показаний. Совершенно вымотанная и запуганная она, в конце концов, смирилась и поведала то, о чем поначалу изо всех сил стремилась умолчать. Да и могла ли обычная учительница противостоять опытным специалистам своего дела, привыкшим раскалывать матерых преступников? Ясно, что никакого другого выхода у нее просто не было. Даже удивительно, что на первых допросах она еще смогла какое-то время выкручиваться и сопротивляться нажиму следователей.
История, которую вдова Пескаря[9] в конечном итоге выложила допрашивающим, заметно отличалась от ее первоначального варианта. Надо сказать, что от облика невинной женщины, ставшей жертвой не зависящих от нее обстоятельств, почти ничего и не осталось – рыльце у нее оказалось в густом пушку. С другой стороны, может быть, и не стоит слишком впадать в обличительный раж – еще неизвестно, как бы мы с вами, читатель, повели себя, оказавшись на ее месте. Я, по крайней мере, не могу, положа руку на сердце, утверждать, что в подобном случае ни на йоту не отступил бы от закона. Ну, а вы уж сами за себя решайте.
По словам Анны Владимировны, события складывались следующим образом. Приблизительно дней за десять до звонка кишиневского капитана полиции ей по домашнему телефону позвонил сам Пескарь. Хотя она в этот момент ничуть не сомневалась, что ее муж погиб от руки бандитов, и давно его уже оплакала (так она, по крайней мере, утверждала), она сразу же узнала его голос и, конечно, в полном смятении чувств обрушила на него груду вопросов: где ты? что с тобой? как это понимать? и так далее. Но Пескарь ничего объяснять не стал, велел ей молчать (видимо, опасался прослушки телефона), а на следующий день к двум часам прийти на переговорный пункт главпочтамта – он ее вызовет и расскажет, что да как. Так и вышло. Ее муж, так неожиданно воскресший из мертвых, весьма невнятно объяснял, почему до сих пор не давал о себе знать, а вопрос о том, как его обручальное кольцо оказалось у похороненного под его именем трупа, и вовсе оставил без внимания (о том, что его признали умершим, он откуда-то уже знал), но зато настойчиво убеждал не бросать его в беде и сделать то, чего он от нее просит. Муж (или уже бывший муж – как, с юридической точки зрения, трактовать их брак после появления свидетельства о смерти одного из супругов, мне не вполне ясно) уверял растерянную и ничего толком не понимающую Анну Владимировну, что ни на минуту не забывал о ней и что передряги, в которые они попали, скоро закончатся и всё уладится. Надо только немного потерпеть и предпринять необходимые действия, после чего они заживут еще лучше прежнего. Пескарь как всегда был напорист, не слушал никаких возражений (не боись – всё получится) и дал подробные инструкции, как ей себя вести и что говорить в молдавской полиции. И своего добился: она, несмотря на страх и сомнения, согласилась сделать то, о чем он просил (если можно было назвать это просьбой – Пескарь ничуть не сомневался, что она выполнит его поручение).
Тут, разумеется, возник важный вопрос: зачем Пескарь добивался, чтобы его еще раз признали умершим, – ведь он уже числился по разряду покойников и знал об этом. Но добиться от допрашиваемой какого-то осмысленного ответа не удалось. Либо она всё же что-то знала (или хотя бы догадывалась), но говорить об этом упорно не хотела (непонятно только, чем это могло ей повредить, а если не могло, то зачем ей сохранять Пескаревы тайны – уж ему-то теперь и вовсе ничего не грозило). Как ее не выпытывали, она продолжала твердить, что не знает, в чем тут дело, и единственное объяснение, пришедшее ей на ум (а она и сама много на эту тему размышляла): значит он и там впутался в какие-то опасные махинации. Либо надо ей поверить и считать, что осторожный Пескарь не стал делиться с ней своими соображениями, целями и планами. Как рассказывала Анна Владимировна, муж и раньше никогда не посвящал ее в свои дела и в связанные с бизнесом заботы: он, хоть прямо так и не говорил, но – ясно же – считал, что не бабье это дело. Он сам всё решал – куда и когда мы поедем, какую машину покупать и прочее, не говоря уже о его финансовых или производственных проблемах, – а меня он только ставил в известность: сделаем то-то и так-то. В принципе, могло быть, конечно, и такое. И хотя следователи не верили на слово этой ненадежной – как они уже убедились – свидетельнице, но проверить истинность ее высказываний и прижать ее было нечем, так что вопрос зачем? так и остался повисшим в воздухе.
9