Отец
У моего отца – сухое, костлявое тело, лысина и усы, которые он не брил, кажется, с тех пор, как пришёл из армии. И ещё странный живот, будто приставленный: сам худой, а пузо торчит, точно проглоченный мячик.
Мать говорит, что это у него от нервов. Где-то раз в месяц на ЕБПХ случается авария – какая-нибудь труба лопается, нефть и газ вытекают, и всё производство останавливается. Тогда вызывают отца и ещё человек двадцать таких, как он, и они лезут в вытекшую жижу затыкать дыру. В этой жиже не то что бы страшно (все привыкшие), но нервы всё ж таки на пределе, потому что в любой момент может рвануть. Отец потом покупает ящик пива и весь день пьёт, глядя в телевизор. И нервы у него успокаиваются.
Он дорожит своей работой, так как она ему досталась по блату. Дед в 90-х, когда ещё был мастером, поговорил там с кем-то, а этот кто-то ещё с кем-то поговорил, так и взяли, но сказали, чтоб не подвёл. Нельзя было того, кто поговорил, подвести. Так что даже и теперь боязно подводить.
Отец мой – из поколения шпаны, которая гоняла на мотоциклах по городу, цистернами глушила портвейн и разлагала своими непотребствами одряхлевший советский уклад. Он мог переплыть Угрюм с сигаретой во рту и заявиться домой под утро с фингалом и лахудрой в сетчатых колготках. Его комната была обклеена голыми тётями и дядями с женскими волосами, а под подушкой он прятал кастет и кассеты «Красной плесени».
В общем, таким сложно доверять ответственную работу. Прабабка в свойственной ей манере называла его несчастным алкоголиком, которого для науки надо отправить валить лес в Сибирь. Может быть, Бог услышал эти её святые молитвы, и поэтому отец попал в армии в стройбат, а оттуда пришёл познавшим жизнь без прикрас и в скором времени взялся за ум.
Пошёл на работу, где нельзя подвести, затем женился и продолжил род. Так появился я. Есть фотокарточка на фоне роддома: отец держит белый в цветочек свёрток со мной, мать держит отца под руку, дед держит какие-то сумки, бабка ничего не держит и потому не знает, куда деть руки. Все очень серьёзные, но одухотворённые, как люди, которые сделали важное дело, так что и другим теперь не стыдно в глаза посмотреть.
Но если дед с бабкой вздохнули спокойно, то вот прабабка, когда на ком поставила крест, держалась того крепко и до самого конца. Нервов отца она не понимала и по прошлой памяти продолжала посылать его в Сибирь валить лес, пока он не облысел, а она сама не померла.
В 90-х ЕБПХ звалось Угрюмтрансом. Приезжали и уезжали вагоны, которые грузил дед, а зарплату платили раз в полгода. Но надо было кормить семью, поэтому отец полгода работал забесплатно. Иногда, правда, случался левак: мордовороты в малиновых пиджаках, подъезжавшие ночью на чёрных бумерах, вежливо, но очень убедительно просили сделать дыру в трубе по их надобности намеренно, за что давали на водку. Отец приходил от них всегда пьяный, но довольный и с подарками.
В 2000-х «Угрюмтранс» переименовали в «Угрюмпром», и зарплату стали давать каждый месяц. Мордовороты частью сели в тюрьму, а частью в кабинеты «Угрюмпрома», и тогда эти за службу в дружбу вознаграждали уже не подарками, а премиями в конвертиках. Отец приходил от них трезвый, но всё равно довольный, а подарки покупал сам.
В конце 2000-х матери достался по наследству родительский дом в Заморочье. Отец продал его, добавил накопленное и купил квартиру, двушку в новостройке в Рылово. Рылово – это микрорайон за Угрюмом. Вот именно туда мы и переехали из старой квартиры.
Так исполнилась самая заветная и, вероятно, единственная в жизни отцовская мечта: купить собственную квартиру. Обыкновенная история про то, как Угрюмск перевоплотил хулиганистого парня из 80-х в угрюмого типа, продавшего душу дьяволу за место под солнцем.
Когда-то отец играл на гитаре, и я это ещё помню, но со временем разучился и взял в руки дрель. Если не спит и не работает, и не лечит пивом нервы, то жужжит соседям назло, дырявит свои квадратные метры.
Мать
Мать у меня – из Заморочья. Страшно представить, сколько отцу не посчастливилось из-за неё подраться. Заморочинские своих девок без боя не отдают. Уймище угрюмских пацанов полегло в этих боях.
Познакомилась она с отцом, как сама рассказывала, в Пионерском парке на Угрюмской набережной. В конце 80-х там была дискотека в летнем амфитеатре. Это такая круглая коробка размером с хоккейную, ограждённая железным забором, – без крыши, со сценой под навесом. Там летом, каждые субботу и воскресенье, устраивали шабаш для советской молодёжи.
Съезжались со всего города – и угрюмские, и заморочинские. После дискотеки – кто дрался, а кто шёл целоваться на берег Угрюма. Думаю, отец там и просиживал с матерью до самого утра, но утром всё равно приходилось провожать её в Заморочье, так и получал фингалы. А может, было и не так, и одной из тех лахудр в сетчатых колготках, про каких рассказывала прабабка, как раз была моя мать.