Бабку у нас все больше любили. Во-первых, потому что несчастная она (попробуй, поживи с дедом Николаем всю жизнь) и сирота, как про неё говорили. А во-вторых, за золотые руки. Порой она передавала нам гостинцы собственного изготовления: солёные огурцы – пальчики оближешь, вязаные носки и варежки – тёплые-претёплые, а уж если торт испечёт – так вообще праздник. В общем, если подумать, хорошая была бабка.
Помню из детства, что с ними ещё жила какая-то древняя старуха – её звали бабка Матрёна. Это мать Николая Осиповича, то есть ещё одна моя прабабка. Она сидела на крыльце, держась за палку, и грозно молчала.
А однажды я игрался рядом с крыльцом, и она спросила меня: «Это ты хтой-то такой есть, а?» Я испугался и убежал к матери. Мать сказала, что бабушке девяносто лет и не надо её беспокоить.
Больше про бабку Матрёну нечего сказать, кроме того, что мужа её, отца Николая Осиповича, убили на войне и его фио даже выгравировано на мемориальной доске на площади Победы. Бывает, я пройду мимо мемориала и, хоть и видел сто раз, обязательно прочитаю: «Столяров Осип Архипович». И гордость берёт оттого, что мой прадед тоже погиб в боях за родину.
В 2005-м дед Николай умер от инфаркта, а бабка Варвара не смогла и года без него прожить, померла вслед за ним. И дом в Заморочье достался моей матери. Отец обрадовался и стал его продавать. Но дом долго никто не хотел покупать – он большой, но старый и гнилой. Два года не продавался, и только когда отец психанул и сбавил цену, на него нашлись покупатели.
На том и закончилась история Столяровых – моих деда и бабки по матери. И пусть они были не такие, как дед с бабкой по отцу, – те близкие, а эти далёкие, – забывать их тоже грех. Поэтому на Пасху, когда обходим все наши могилы, помолчим-поглазеем и на них.
В их могиле лежат трое: Столяров Николай Осипович (1930—2005), Столярова Варвара Семёновна (1937—2006) и Столярова Матрона Степановна (1905—1997). Все молодые, красивые, прямо не люди, а ангелы божии.
Детей у деда Николая и бабки Варвары было двое – Людмила, моя мать, и Юрий, её старший брат, мой дядя. Он уехал покорять Москву, видно, ещё при Союзе, потому что всегда приезжал в Угрюмск, как то и прилично настоящему москвичу, редко и с плохо скрываемым пренебрежением, то есть всем видом показывая, что укоренился в столице на века.
Я его и не помнил, и не видел, и не знал. И думал, что никогда уж и не узнаю. Однако всё же узнал и очень хорошо. Недавно дядя Юра вернулся неожиданно для всех в Угрюмск и потребовал себя уважать.
Ох, уж этот дядя. Вспомнишь про него, и на ум сразу идёт поэзия: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…» Дядя удивил. Но про него я расскажу, когда наступит его очередь.
Тётя
А сначала про тётку. Ту, что родная сестра моего отца.
Моя тётка, Елена Ивановна Смертина, любит и ценит в жизни три вещи: деньги, только деньги и ничего, кроме денег. И сколько не дай – будет мало. Если она и миллион в лотерею выиграет, то в этот же день начнёт ныть и жаловаться, что ей на что-то не хватает денег.
Прабабка нарекла её прорвой, и это в точку. У тётки внутри мешок с огромной дырой, в который чего ни кинь – всё равно пусто. Да не просто мешок, но говорящий и сильно алчущий, он постоянно просит и просит: дай, дай, дай. И его ничем и никогда не угомонить.
Поэтому тётке всегда кто-то что-то должен, и того, кто ей должен, она изводит до полного изнеможения. Например, своего бывшего мужа. Муж двенадцать лет изнемогал, потом изнемог, всё ей оставил и убежал к матери в деревню Старые Сопли, что находится где-то в заморочной стороне.
Или директора спиртзавода, где она раньше работала, который, по слухам, был закодированный и ушёл в загул, когда она уволились. Или деда с бабкой – к ним она приходила и сидела с трагическим лицом до тех пор, пока они ей хоть что-нибудь не давали. Или своего сожителя после мужа, прораба из Мордорстроя: он даже хотел жениться, но потом тоже изнемог.
Или же моего отца. После смерти бабки они разделили наследство так: отцу – квартира бабкина, а тётке – дом в старом Угрюмске, оставшийся от бабкиных родителей, и дом в Божьих Росах, чтобы уж наверняка угодить, зная её характер. Тётка согласилась, всё подписала, а уж на следующий день обиделась и начала считать. И вот уж два года всё считает и отсчитывает, где ей чего недодали. Приходит к отцу и сидит с трагическим лицом.
А ещё, вместе с деньгами, тётка уважает уверенность в завтрашнем дне. Поэтому она, вкалывая на двух работах, всегда ищет третью про запас – чтобы быть уверенной в завтрашнем дне. Поэтому целыми днями вкалывает в огороде в Божьих Росах, а потом каждые выходные таскает на себе мешки или крутит банки – чтобы быть уверенной в завтрашнем дне. Поэтому у неё всегда есть с собой соль, сахар, спички и таблетки от поноса. А иначе нельзя быть уверенной не только в завтрашнем дне, но и в сегодняшнем.