Нет, не из себя – за то долго время, что мы были вместе, мне удалось хорошо его узнать. Да, он такой. Гордый и несчастный в своей гордыне.
Вдалеке показался мой дом. Я так обрадовалась ему, что позабыла и про холод, и про пронизывающий ветер, и про замирание, и про дрожь, и про страх. Слёзы лились по щекам, но меня это уже не тревожило. Вот-вот мне предстояло забрать свою руку от самого близкого и самого чужого на свете для меня человека. И наконец остаться одной. Пусть и не окончательно, не теперь навсегда, но стать свободной от него.
Он довёл меня до подъезда и спросил, как и вначале, глухо:
– Юль, что случилось? Что с тобой происходит? Почему раньше было по-другому? Почему теперь так – и нет надежды… на будущее?
– Ты не хочешь меняться, ты не хочешь понять меня, подстроиться…
– Но зачем подстраиваться? Нужно быть собой.
Я попыталась избавиться от слёз, но не получилось. Его слова сделали мне больно. Что-то оборвалось у меня внутри и ринулось наружу отчаянным криком:
– Я всегда под тебя подстраивалась! Серёж, слышишь?! Всегда!!!
Его глаза сверкнули странным, каким-то новым, незнакомым мне огоньком и потупились.
– Не пригласишь? – коротко, еле-еле улыбнулся он.
– Нет. Прости, мне завтра рано вставать.
Фрагмент 3. Макс
Март 2006 года
Зимний парк утопал в печальном тусклом свете редких фонарей. Вечерело. Было тихо и морозно. Подтаявший под дневным солнцем снег покрылся ледяной коркой и блестел. Колюче так и ядовито. Задумчиво высились тёмные стволы деревьев. Между ними спускалась вниз к опустевшей детской площадке широкая лестница из гладкого серого камня.
– О, давайте здесь встанем, – предложил Серёга.
Он освободил плечи от чехла с гитарой, положил его на мощный парапет и поёжился. Лёха, глядя на него, «разоблачаться» не стал.
– Так теплее, – флегматично заметил он и немного приподнял воротник куртки.
Три бутылки пива, звякнув друг о друга, очутились всё на том же парапете, но их почему-то никто не трогал. Они так и стояли, вбирая в себя стужу камня, угрюмо и задумчиво, совсем как тёмные стволы деревьев.
– Таки начинайте уже вашу «традицию», – поторопил всех Виктор. – Мне домой надо.
– Да подожди ты!.. – огрызнулся Лёха. – Разговор есть… – он осёкся, обвёл всех тяжёлым взглядом и вдруг выпалил: – Короче, пацаны, у Макса проблемы!
Виктор сконфуженно закурил, а Серёга, вдруг круто повернувшись ко мне, спросил с непонятным холодком в голосе:
– Что у тебя случилось, Макс?
Я смутился от такой его реакции – то ли он чересчур прозорливо догадывался, в чём дело, то ли уже всё знал. И если знал, то почему этот «холодок»? Меня опередил Лёха, потому что мне трудно было найти нужные слова, чтобы скрыть своё смущение.
– Юлька «залетела» от Макса. В выходные родоки приедут – его и её. Надо что-то решать. Или аборт, или…
– Какой аборт?! – перебил Лёху Серёга. – Пусть рожает! – он вновь посмотрел на меня, и я увидел его стеклянные глаза, от которых повеяло уже не мартовским непонятным холодком, а настоящим декабрьским холодом – беспросветным и неумолимым. – Всё, Макс. Игры закончились. И детство с ними тоже. Мужик должен отвечать за свои поступки. Мы поможем тебе, в чём надо. Бросай универ, ищи работу. Квартиру снимете. Деньги соберём. Никакого аборта, Макс. Это убийство. Это убийство твоего ребёнка, ты понимаешь?..
Я отвернулся. Взгляд обречённо упал на обледенелые ступени лестницы и дальше вниз – на опустевшую детскую площадку. Мне более, чем кому-либо из моих друзей, было понятно, что детство закончилось. Да, так – беспросветно и неумолимо.
– Мы обязательно поможем, – решительно заверил Лёха. – Да, пацаны?
– Да, – кивнул Виктор. – Ну, чего там с вашей «традицией»?
Мы поспешно открыли пиво и звонко, чувственно, стукнулись.
– За Макса. И Юльку, – сказал Серёга. – Кстати, как там она?
– Вроде ничего, – ответил я, жадно опрокинув в себя огромный глоток пивной горечи, так что слёзы выступили на моих глазах. – Молчит. Как обычно…
В тот момент мне не хотелось ни с кем говорить о ней. Какие слова? Никакие слова не могли растопить лёд нашей с Юлей безысходности, как и слабое мартовское солнце не смогло растопить снег, который теперь блестел под унылым светом редких фонарей. Колюче так и ядовито. Это только моё. Это только моё. Мне лучше молчать, как Юля. Приехать в общагу, подняться к ней в комнату, лечь рядом и обнять. Молча. И обо всём на время забыть.
Мы быстро выпили пиво и разошлись. Лёха с Виктором направились к выходу из парка, Серёга и я – вниз по лестнице, к детской площадке. «Да, – вдруг подумалось мне, – детство не просто закончилось, оно вырвано с корнем – может, поэтому так больно где-то там внутри, где когда-то было моё детство».