— Раздевайся, — сказала она.
Капитан Рейникис повесил мокрый плащ и вошел в комнату.
— Я раньше заходил, но никто не открыл.
Рута смотрела в зеркало и торопливо причесывалась.
— Я в кино была.
— Так я и думал, — сказал он. — Сейчас я тебе все объясню: двигатель вышел из строя, и нам пришлось вернуться.
— Неприятная штука, правда?
— Чертовски не повезло.
Рута обернулась от зеркала.
— Тебе кофе сварить?
— Спасибо. Я уже пил в ресторане.
— Долго пробудешь на берегу?
— Не знаю, пока кончат ремонт.
Они сидели друг против друга. Рута подняла руку ко рту, пряча зевок. Губы у нее были ярко-красные от помады.
«Красивые губы, только у нее одной такие».
Капитан Рейникис вынул трубку, набил ее табаком, закурил и поискал взглядом пепельницу, держа в руке обгоревшую спичку.
— Все-таки я сварю кофе, — сказала она и, поднявшись, ушла на кухню.
Капитан Рейникис не протестовал. Оставшись в одиночестве, он стал искать пепельницу; она стояла на полочке под столиком. В пепельнице оказался окурок со следами губной помады. Это было странно, очень странно, потому что Рута не курила. Он швырнул спичку в пепельницу, оттолкнул ее и уставился на стену. Пол под его ногами зашатался, как в девятибалльный шторм, когда кажется, что катастрофы не миновать.
«Надо уходить. Тотчас же. Нечего больше ждать».
Он встал. Рута уже несла дымящийся кофе.
— Ты уходишь?
— Да, — сказал он. — Я вспомнил, мне надо заглянуть на судно.
— Посиди еще минутку…
— Нет. Ни за что.
В прихожей капитан Рейникис надел плащ и нахлобучил фуражку, с которой еще капала вода. Рута молча стояла с чашкой в руке.
На пороге он обернулся и, спокойно улыбаясь, спросил:
— Ты начала курить?
— Нет… Почему ты спрашиваешь?
— Просто так, — сказал он. — Спокойной ночи.
Она ничего не ответила, даже не попыталась его задержать.
На улице — тот же дождь, перед домом — тот же пес. Пес следовал за капитаном до самого порта, не отставая ни на шаг. За пеленой дождя и тумана тускло светились зеленые и красные мачтовые огни. Сирена завывала по-прежнему; как бы перекликаясь с ней, изредка гудели суда.
Когда капитан Рейникис поднялся на сейнер, пес робко остановился у трапа.
— Поди сюда! — крикнул капитан Рейникис.
Пес взбежал на палубу. Капитан Рейникис открыл дверь своей каюты, и пес юркнул в нее. Обнюхав помещение, он лег на пол, задрав острую морду. Вынув из кармана плаща конфеты, капитан Рейникис разворачивал их и швырял шоколадки псу, а тот неохотно глотал их…
Скорее в море, скорее в море!
КАЗНЬ
Памяти героев восстания 1863 года
Всю ночь приговоренный не смыкал глаз: утром его ждала казнь. Так было решено высочайшим трибуналом, и надежды не оставалось. Приговор выполнят на рассвете. Он это знал, но не испытывал страха, он давно уже свыкся с мыслью, что раньше или позже угодит в лапы жандармов и тогда придется умереть. Неуклонно приближалась эта минута.
Над городом была весенняя ночь. В подземельях монастыря бегали крысы. Здесь царил мрак, пахло плесенью и холодом. За толстой деревянной дверью, окованной железом, изредка звякало ружье жандарма и громыхали тяжелые шаги. Потом все стихало; в этой тишине он слышал свое дыхание и крысиную возню.
Он не знал, который был час, но думал, что уже пробило полночь, что вскоре займется рассвет. Тогда отворится тяжелая дверь, и его отсюда уведут… Его ждала казнь. Восстание подавлено, повстанческие полки, которыми он командовал, разгромлены царскими войсками. Но никто не скажет, что они не умели жить и умирать. Они сражались не напрасно. Он был в этом убежден. Семена свободы не заглохнут в земле, кровь повстанцев вызовет к жизни новые ростки. Любому рабству когда-нибудь приходит конец. Вопрос только времени. А время безжалостно к сатрапам, оно благоволит к свободе.
Он стиснул кулаки и облизал сухие, воспаленные губы. Его руки были в кандалах; кандалы громко звякали, когда он передвигался в холодной камере. Ни свечи, ни кувшина с водой. Они уже считали его мертвецом. Да, для них он перестал быть живым человеком. Они знали, что на этот раз он не вырвется из их когтей, и торжествовали.
Тишина. Но вот за дверью затопали шаги… Раздались приглушенные голоса. Заскрипел отпираемый замок. О каменный пол грохнулась какая-то железка. С визгом приоткрылась дверь, и в подземелье ворвался неяркий, трепетный свет фонарей. По ступенькам спускались жандармы; на стенах плясали их черные тени.