Стремительно приближаясь к автобусу, Арвидас стал сбавлять скорость. Он ехал все медленней и медленней, уже не стараясь догнать Риту, уже не желая этого; потом остановился совсем и уперся ногами в неровную каменистую дорогу.
Автобус быстро удалялся и наконец исчез за пригорком.
Арвидас закурил сигарету. Он курил, жадно затягиваясь дымом, пока от сигареты почти ничего не осталось. Тогда он швырнул окурок и развернул мотоцикл.
Теперь Арвидас ехал медленно, он никуда не спешил, глядя на пляшущую стрелку спидометра, и ему чудилось, что это бьется его сердце.
С серого неба хлынул дождь. «Такой короткий август», — подумалось ему.
Дождь лил все сильней, ветер сыпал капли прямо в лицо, бил по глазам. А он все ехал и ехал под темным дождем, слыша лишь гул леса и однообразный рокот мотора. Казалось, конца не будет этому пути.
ОБРЕЧЕННЫЙ
Дарюс упал на тротуар, и тогда тот, что пырнул его ножом, бросился бежать в страхе. Вначале были злоба и ярость (три удара, один за другим), а потом убийца понял, что ему угрожает опасность, и, внезапно протрезвев, бросился в темноту переулка, залитую летевшим вслед криком.
Бежал он быстро, громко сопел, не выпуская ножа, и страх бежал с ним из улицы в улицу. Почувствовав, что никто за ним не гонится, он остановился и швырнул нож; большой складной нож упал где-то у вонючей помойки.
Остановился автобус. Он прыгнул туда. В автобусе дремали запоздалые пассажиры; никто даже не повернул головы. Кондукторши не было. Он нашарил в кармане несколько монет, бросил в кассу и попытался оторвать билетик, но все не мог схватить тоненькую бумажку — пальцы вдруг одеревенели. Лицо тоже застыло; в темном квадрате окна отражалось что-то странное, вроде пластмассовой маски. Он испугался своего лица — незнакомого, чужого, обреченного.
Автобус остановился на краю города. Последние пассажиры вышли и разбрелись по домам. У него больше не было дома, и он не знал, куда идти, стоя посреди ночи на мокром, черном асфальте под холодным осенним небом. Ветер развевал полы плаща, ерошил волосы. Несколько капель упало на лицо; он вздрогнул, как от удара. Пот еще не успел высохнуть, но его все сильней трясло.
По темным стволам деревьев полоснули фары машины. Опасность! Прыжок через канаву — и его спрятала ночь. Красные тормозные огни исчезли за поворотом.
Он вытащил сигареты, закурил. От табачного дыма закружилась голова. Он вспомнил кафе. Там он курил в последний раз, сидя перед Дарюсом, когда тот сказал: «Регина тебя больше не любит. Ты это знаешь. А со мной она — ничего!» Дарюс цинично рассмеялся, а он совсем взбесился от этого смеха и, выпив полный бокал, спросил: «Значит, ты вчера был у нее?» Дарюс отрезал: «Может, и был. Твое какое дело?» Он скрипнул зубами: «Регина, ведь этот баран врет?» Она презрительно хихикнула: «Оба вы — бараны. А ты уж — точно». Он швырнул бокал об пол и крикнул: «Шлюха, захватанная! Как дверная ручка». Ему пришлось заплатить за бокал, и их выдворили из кафе. Уже на тротуаре Регина крикнула ему в лицо: «Извинись передо мной, а то плюну в рожу!» Дарюс схватил его за отвороты: «Извинись! Слышишь?» Он толкнул Дарюса. «Что вы вчера делали?» Дарюс снова ухмыльнулся: «Ага, тебе интересно! Спроси у Регины. Она тебе расскажет». Тогда он взревел: «Ах вот как!» и замахнулся ножом.
Его трясла отвратительная нервная дрожь. Закурив вторую сигарету, он отошел подальше от дороги, в сосновый бор. На дороге зарокотал мотоцикл. Может быть, его уже ищет милиция. Но в лесу легко спрятаться.
Внезапно хлынул холодный дождь, и лес наполнился тихим шелестом капель. Капли падали на разгоряченное лицо, смочили высохшие губы. Поначалу он даже обрадовался: дождь исподволь прояснял сознание, смывал остатки опьянения, как пыль с тела. Но, постепенно трезвея, он все отчетливей понимал, что случилось так недавно, какой-нибудь час назад, и снова страшная дрожь трясла его. Зубы стучали. Он не смог их сильней сжать, потому что тело уже его не слушалось.
А дождь хлестал не переставая. Волосы намокли, плащ промок, и вода сочилась сквозь пиджак и рубашку. Толстый ствол сосны плохо охранял от дождя, ветер швырял капли со всех сторон.
Он пустился бежать по лесу — где-то здесь должны быть дачи, теперь пустые, потому что лето давно кончилось, — все вернулись в город. Из мрака вдруг вынырнули очертания дома. Ни огонька. Окна заколочены. Ни собаки, ни человека. Неуютный дом и неумолчный шелест дождя.
Он потрогал дверь: заперта. Терраса тоже на запоре. Выломать дверь? Слишком рискованно. Завтра на рассвете кто-нибудь пройдет мимо, увидит, что дверь выломана, и сообщит владельцу.