Баркус утешал себя, что настанет осень и работа сдвинется с места. Осенью, когда ухудшилась погода, гости на самом деле стали реже появляться в мастерской. Баркус взялся за резец, но в душе было пусто. Резец выпадал из рук. Фантазия угасла. Замыслы потускнели.
Он успокаивал себя: это временное. Всему виной дурацкое настроение. Вот завтра он встанет рано, засучит рукава и поработает до седьмого пота. Но вдохновение не приходило ни на следующий лень, ни потом… Баркус встревожился. Он бродил вокруг новой мастерской, не находя себе места, блуждал по окрестностям, потемневшим взглядом уставившись на осеннее небо. Иногда он подолгу смотрел на старые свои работы и дивился, как сумел он их создать, откуда брал столько сил и смелости. А теперь? Что с ним случилось? Какую ошибку он допустил?
Падали листья. Хозяйничала осень. Зелень долин пожухла, а перелески расцветились яркими красками. Над рекой по утрам висели тяжелые складки туманов. Он каждый день видел их из широкого окна мастерской.
Настал солнечный день. Туман рассеялся. Стало тепло как летом. Баркус спустился к реке. Он сел на берегу и стал глядеть на воду; река уносила вдаль желтые, пурпурные и оранжевые листья. Он сидел и курил. Он ждал чуда. Но чуда не было.
Тогда он обернулся и посмотрел вверх — там на склоне холма стояла новая мастерская: белая, современная, лаконичная, озаренная ярким солнцем. На фоне синего неба она выглядела особенно хорошо.
Ветерок развевал поседевшие волосы Баркуса. Он провел по ним дрожащей рукой и болезненно скривился.
Высоко-высоко в прозрачном небе пролетела какая-то птица, захлопала крыльями и скрылась.
ПОЛОСАТЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС
Она обернулась от шкафчика и сказала:
— Хлеба не осталось; я сбегаю в магазин.
— Ладно, — сказал он и кивнул.
Она надела синий плащ и вышла. Хлопнула дверь. Шаги на лестнице отдалялись; звук шагов нее стихал и наконец исчез.
Свежая газета шуршала в его морщинистых руках; старик читал не спеша, чуть шевеля сухими, синеватыми губами, словно пережевывал слова. Каждый раз, принимаясь за газету, он ждал, что найдет в ней что-то новое и неведомое. Черные строчки были насыщены тайной, волнующими событиями. Он до того углублялся в них, что сам словно переносился на далекие континенты. Его неизменно потрясало лаконичное, но по сути своей жуткое сообщение о крушении самолета («все пассажиры погибли»), и он думал: «Еще вчера они радовались весне, а сегодня их нет. Человеческая жизнь полна роковых случайностей».
Так он читал, поправляя сползающие очки, когда вдруг ощутил мучительную пустоту в груди: на улице раздался жуткий, короткий, полный ужаса крик.
Он вздрогнул; газета выскользнула из рук и с шорохом упала на пол. Крик сразу же смолк и больше не повторялся, но тишина, наступившая после крика, была еще более цепенящей, а эхо крика продолжало греметь в его ушах. Вскочив со стула, он подбежал к окну и поглядел вниз с четвертого этажа: на влажной мостовой стоял желтый, полосатый троллейбус, а под передними его колесами лежала она; он отчетливо видел ее ноги в стоптанных туфлях и краешек синего плаща. Вокруг троллейбуса быстро собиралась толпа; голов становилось все больше, люди суетились, кричали, толкались, но синий плащ все еще был виден ему.
Закрыв глаза, он почувствовал, как зашумело в голове, и машинально вцепился в оконную раму, чтобы не упасть. Потом в голове и сердце стало пусто: и ужас, и боль, и волнение исчезли; на ощупь, словно слепой, он добрался до двери и потащился вниз по лестнице. Ему казалось, что лестнице нет конца, что он целую вечность все спускается и спускается в сумрачные недра земли.
Прохладное прикосновение к лицу дождевых капель напомнило ему, что он уже на улице. Перед ним был желтый, полосатый троллейбус и человеческие спины, много спин, которые все двигались. Он попытался протиснуться сквозь этот строй, но спин было очень много — и все они стояли на дороге к синему плащу. Тогда из его застывшего горла вырвался глухой крик:
— Пустите! Пропустите! Я ее муж!
Спины внезапно разомкнулись. Он протиснулся вперед, но синего плаща уже не было под троллейбусными колесами; она лежала на тротуаре, неподвижная, спокойная, и какой-то человек в шляпе, встав перед ней на колени, проверял пульс. Человек в шляпе выпрямился, взглянул на толпу, незаметно пожал плечами и торопливо потупил глаза. Рядом с ним стояла молоденькая девушка в красной вязаной кофте. Ее лицо было невероятно белое, щеки и губы дергались, словно она тщетно пыталась что-то сказать. Он понял, что это водитель троллейбуса, кинулся к ней и вцепился пальцами в кофту; на мостовую посыпались пуговицы. Его пальцы с нечеловеческой силой дергали кофту, и какие-то люди с трудом разжали их.