— Не лилии, а кувшинки, — поправил Чубаров. Добавил строго: — Не отвлекаться!
— Есть не отвлекаться!
Плес взбугрился, на поверхности захлопали пузыри, словно вода в этой гигантской чаше, окаймленной кувшинками, закипела. Сторожевик промахнул плес, увенчанный сразу тремя протоками-ериками, и пошел по среднему ерику. По поверхности ерика плыли куски пены. Значит, моторка была.
Ерик был узким, через полминуты пришлось сбавить ход. Неужели моторка почудилась Чубарову? Но нет, пенный след кто-то же оставил…
Километра через полтора ерик влился в круглую глубокую чашу, вместе с ним в чаше оказались и два других ерика; выход из чаши был один — плоский, широкий, густо заросший кугой.
— Прибавить ходу! — приказал Чубаров.
Под кормою катера вздыбилась волна, поднялась крутой горой, берега тут были более высокие, не из одного тростника и камышей, растущих прямо из воды, как в других местах, а имели земляную подушку, Чубаров не боялся смять их и через несколько минут догнал моторку.
Моторка была на самом деле — никаких видений: новенькая дюралевая казанка с лакированными металлическими бортами и синей игривой полосой, проведенной поверху. Управлял ею бородатый абрек с орлиным клювом вместо носа и красными губами, ярко, будто они были напомажены, просвечивающими из черной бороды.
Абрек недоуменно приподнялся в казанке. Он, собственно, никуда и не думал удирать. Рыбохрана у него была своя, милиция тоже — все схвачено, а появление неведомого судна с пулеметом на носу — это обычное недоразумение, не больше.
— Чего надо? — прокричал он по-птичьи гортанно.
— Остановитесь для досмотра.
— Чего-о?
Только сейчас Чубаров разглядел, что по синей игривой полосе у абрека выведено золотом: «Наташка». Видимо, абрек считал, что так будет красиво — золотом по синему… Бездна вкуса. Тут старший лейтенант вспомнил совершенно кстати, что «наташками» зеки называют ножи.
— Остановитесь! — вновь в рупор потребовал Чубаров.
Абрек поспешно нырнул вниз, в казанку, зашарил рукой под лавкой. Чубаров повернулся к мичману Балашову, находившемуся здесь же, в рубке:
— Иван Сергеевич, подготовь-ка на всякий случай нашу фузею.
Фузеей Чубаров называл длинноствольный пулемет, снятый со старого бэтээра и установленный на носу «семьсот одиннадцатого».
— Счас, счас, — по-старчески бестолково засуетился Балашов и, косолапя, цепляясь руками за леера, кинулся на нос сторожевика, развернул фузею в сторону абрека.
Вид длинного страшноватого ствола на абрека подействовал, он перестал шарить рукой под лавкой и вновь приподнялся в казанке.
— Немедленно остановитесь и приготовьте катер для досмотра! — в третий раз приказал Чубаров.
Абрек развел руки в стороны, изогнулся длинной гибкой кляксой над мотором и, сбавив ход, начал послушно, по широкой дуге, прижиматься к краю ерика.
В казанке завернутые в сырые мешки лежали два осетра. А под скамейкой стояло эмалированное ведро, доверху наполненное черной икрой и накрытое чистой, тщательно выстиранной марлей, — видать, эту икру абрек собирался пустить на собственные нужды, иначе с чего бы ему быть таким чистюлей? Икру, приготовленную для других людей, для продажи, не стесняясь, заворачивают в тряпки, которыми протирают машины.
— М-да, — удрученно качнул головой Чубаров, ткнул ногой в ведро с икрой.
— А что, нельзя? — с вызовом спросил абрек и угрожающе выпятил колючий, заросший не волосом, а проволокой подбородок.
— Нельзя. Придется платить штраф либо… — Чубаров сложил из пальцев решетку и показал ее абреку, — либо садиться.
Абрек вздохнул, отвернулся в сторону и еще больше выпятил нижнюю челюсть.
— Ладно, командир, рисуй штраф.
— Мораль я читать не буду, — сказал Чубаров, он хорошо понимал, что мораль читать бесполезно. — Штраф — это дело тоже не мое. А вот осетров, икру, моторку я у вас заберу. Самого же сдам в отделение милиции в первом же поселке.
Лицо абрека дрогнуло в облегченной улыбке, сделалось довольным. Стало ясно: в милиции этот человек чувствует себя, как дома. В одну дверь входит, в другую выходит. Обе двери открывает ногой.
— Пфу! — плюнул абрек в сторону Чубарова.
Плевок Чубарова задел, хотя и шлепнулся в воду. Когда встречаешься с такими людьми, внутри обязательно возникает что-то печальное и одновременно противное, холодное, будто попал под крапивно-стылый дождь. Делается жаль самого себя, своего времени, товарищей, что находятся рядом, глаза начинает предательски щипать, а в кулаки натекает свинец — так и хочется врезать такому человеку по физиономии.