Но уничтожалось еврейство, и у евреев появились тоже нееврейские идеалы быть хорошим человеком.
И я написал рассказ «Я буду хорошим человеком».
Я окончил школу, и папа сказал:
– Кем ты ни станешь, главное – быть хорошим человеком!
– Хорошо, – сказал я.
– Так кем ты хочешь стать?
– Хорошим человеком.
– Молодец! А всё-таки?
– Что «всё-таки»?
– Кем ты всё-таки хочешь стать?
– Хорошим человеком.
– Но как?
– Как все.
– А-а, хочешь дальше учиться?
– Конечно.
– На кого?
– На хорошего человека.
– Но такого нет института… и этому не учат…
– Не учат?
– Нет, учат, учат, конечно, но не в этом дело.
– Не в этом? Ты же сам сказал: главное – быть хорошим человеком!
И ещё столько и полстолька для последних страниц молодёжного журнала, предназначенных для юмора.
Но кэгэбэ требовал, чтобы человек был гомососом, а не каким-то там хорошим. Рассказ зарубили.
В этом кэгэбэ тысячи были отторгнуты от большевистской кормушки или от кибуцной столовки. Ещё тысячи не хотели пробовать ни от кормушки, ни от столовки. И попадали в «нехорошие».
В кэгэбэ, чтобы быть хорошим, надо быть нехорошим.
Я буду нехорошим человеком.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 3
Хороший актёр играет для одного зрителя. Хороший писатель пишет для узкого круга знатоков. Для широкого круга есть детективы и газеты, в которых что ни строчка – то детектив.
Но как быть хорошим писателем бывшему троечнику с плюсом за сочинения в советской школе?!
Одна надежда на Любимую, которая стоит надо мной, которому надо заниматься домом, а не ненужными книжками.
– Ты когда будешь мыть окна? – грозно спрашивает.
Она не знает, что больше некому быть хорошим писателем. Ну, был бы хоть какой-нибудь завалящий. А ведь нет. Или я – или никто. У меня просто нет другого варианта, как быть хорошим писателем.
Сегодня день суда. Я сижу в полном неведении даже о следующей минуте. Только что позвонила адвокатша из конторы, которой суд поручил и так далее. И в услугах которой, как известно суду, я не нуждаюсь и так далее. Рассказала, что судья постановила задержать меня до дня суда.
Несколькими днями раньше она позвонила, что им поручено меня защищать. Я, как можно вежливее, отказался от помощи. Через день позвонила вторично и разговор повторился. И вот опять звонит.
Я не обижаю людей и ответил:
– Значит, буду сидеть до дня суда. В кэгэбэ всё одно, что дома, что в тюрьме.
– Зачем это тебе? – с сожалением спросила.
– Чем больше будет таких ходов в этой партии, тем больше будет видно, что это суд кэгэбэ. Я доказываю, что это кэгэбэ, – объяснил я.
– Ну, зачем кэгэбэ? – она подчеркнула это слово лёгким недовольством.
– Да, да, кэгэбэ. Я это описал в моих книгах. И покушение на меня, и преследования, и этот суд кэгэбэ.
– А где это можно прочесть? – она сразу уцепилась за какую-то возможность.
– На моём сайте в интернете, – ответил, – на трёх языках.
Эта похвальба была явным приглашением «зайти». А говорил ведь, что в их помощи не нуждаешься! Не нуждаешься – так молчи. Но почему от неё скрыть, а на весь космос рассказывать?
В кэгэбэ не только суд, но и защита кэгэбэшная. Разыграют представление без моего участия. Защите для её маленькой роли подскажут несколько слов из суфлёрской будки. А я дал на большую роль. В надежде валяться на вонючих одеялах не месяц, а только день.
Читатели меня не балуют, а уж на иврите – тем более. Но вечером, посмотрев статистику за день, обнаружил необычный читательский интерес на иврите.
Значит, «зашла».
Вот я и сообщил Любимой новость о задержании на месяц.
А она возмутилась:
– И окна будут немыты ещё месяц?
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 4
И начал собирать вещи в большой мешок от рыночных покупок. Нижнее тёплое бельё – будет холодать; брюки – которые не жаль; набор цицит – будет время починить старые и сделать новые. Собираю мешок на видном месте в салоне, вспоминаю, что нужно, и докладываю.
А Любимая смотрит на мои сборы.
– Нет, – говорит, – я пойду и им скажу…
– Только попробуй! – оставляю суровое завещание: – Чтобы ни одного слова! И детям скажу: ни одного слова! А внуков поцелую.
– Ты это серьёзно? – спрашивает испуганно. И похорошела в испуге.
А у меня созревает план: