ОАДЗЬ
Жил старик со старухой. У них была одна дочка. Звали ее Акканийди — бабкина дочка. Старушка-то была не простая женщина. Она была знающая — нойда.
Однажды под вечер засобирался старик в дорогу. Жена уже знала, куда он идет. Она сказала ему:
— Старик... не ходи сегодня куда задумал. Взойдет Луна, Луна увидит твои руки в работе! Не дери бересту при Луне. Пойди завтра, с утра, раненько. Найди другой лесок, а сегодня в Черную Вараку не ходи,— так просила она старика, собирая его в путь-дорогу.
Старик не раз ходил в тот лесок и драл там бересту. Березняк там был хорош, и береста выходила отменная.
Наточил он ножик, собрался и пошел. Идет, а сам думает: «Почему нельзя в ту варачку ходить? Сколько раз там бывал, бересту драл — все было хорошо». И но уважил он старушкину просьбу, позабыл ее слова. «Сегодня, не ходи сегодня»,— сказала она. Не послушался се совета, не поверил родимой душе — своей жене. Потерял свою тихость старый.
Шел, шел и свернул в сторону той Черной Вараки.
Вот и запретный лесок.
Луна взошла.
Он вошел в березняк не так, как всегда ходил, а с другой, с обратной стороны. Думал кого-то обмануть!
Эта Черная Варака — место нечистое. Камни тут наворочены, словно сам леший здесь ходил и набросал их злою рукой. В иных местах все это заросло землею, мхами и лишаями. Тут место нехоженое, страшное и дикое. Стволы берез, словно черт им душу повывернул, так перекрутило, перекорежило, в кольца свернуло и по земле распластало, точно гадов заколдованных. Старик в это место не пошел, забоялся. Он бродил по окраине, по моховому лесочку, смелости-то, видишь, не хватало бабки вконец ослушаться. Тут березы стояли круглые, старые, береста на стволах уже начинала сама лупиться. Ч ерные расщелочки в бересте — называют их чалмушки, по-русски сказать, «глазки березы»,— редкие и глубокие, как ямки, виднелись на многих стволах. От такой ямки хорошо бересту отдирать, ухватишь левой рукой, ножом поведешь — целый клуб наберется. Походил старик по березняку, Луна по белым стволам играет, листву серебрит, лист на лист набегает.
Выбрал старик березину; хороша лесина с красивой и ровной корой. Совсем мало глазков на бересте, один только большой смотрит, словно живым глазом. Заглянул в него старик, и страшновато ему стало: тут, словно в пещере, всякая нечисть запряталась, и паукп-то, и козявки разные, и червяки шевелятся. Ну, он, однако, на то не смотрел; вынул нож и только сделал надрез, как оттуда выглянула Оадзь. Глазками повела и говорит таково-то ласково:
— Старик, а старик, возьми-ка меня замуж.
Из-за спины самой Оадзи еще и дочка выглядывает; смотрит на него, словно он ей отец родной.
— Это я,— говорит,— это меня зовут Востроглазка,— и улыбается своим раззявистым ртом.
Оадзь опять ему:
— Уж возьмешь ли ты меня замуж или не возьмешь, а уж захочу, так возьмешь.— Да еще и красуется, милуется, словно молодуха.
— Кхэ,— поперхнулся старик,— како я тебя замуж возьму? У меня дома своя старуха есть, и дочка есть,— ответил он и пошел дальше, искать другую березу.
Нашел подходящую, только он собрался взрезать бересту, как из-под нее опять Оадзь выскочила, да не одна, а с дочкой Востроглазкой и с сыном в придачу, Горелым Пеньком. Старик осерчал и ушел прочь. Пошел искать третью березину.
Ходил, ходил — приглянулась одна.
— Ах, береза хороша,— а про себя думает: «Эта береза лучше первых двух». Вот он рукавицы за пояс, и... только хотел подрезать кору, как из чалмушки — прыг Оадзь и прямо ему на шею — цоп. Лапками обняла и говорит ему:
— Ну, теперь ты меня замуж возьмешь! Бери меня замуж, старик, не то плохо будет, всю пятку высосу.
...А из щелки бересты еще и Востроглазка и сынок Горелый Пенек выпростались, да и еще один сыночек вострым носиком воздух нюхает.
— Это я,— говорит,— Мохнатый Мышок, и я сынок Оадзи, и я к тебе хочу.
— Не возьму я вас... не возьму я тебя замуж, Оадзя,— говорит старик.— Куда я вас возьму? У меня своя бабка есть. У меня своя дочка есть, рукодельница! А ты что? — говорит он Востротлазке.— Ну, на что вы мне сдались? Куда я вас дену? У тебя, Оадзя, вон и девка есть, и парней двое. Проживете как-нибудь! А мне куда с вами? У меня одна вежа. Места в обрез.
Тут дочка Оадзина — шлеп ему на грудь и улыбается, как родному бате.
Оадзь свое твердит, а старик свое... Он говорит:
— У меня своя жена есть и дочка хорошая, Акканийди зовут, я их кормлю и пою. А как я буду вас еще четверых-то кормить! Вовсе пустое дело ты задумала, Оадзь!
— А нас много, мы поможем. Вот Пенек, мой сынок.
Горелый Пенек шлепнулся старику на правую ногу и обнял ее одной лапкой, а другой играет, забавляется, в глаза заглядывает.