— Здесь я,—сказала Акканийди тихонько.
Найнас метнулся туда, откуда слышен был голос. Акканийди же — порх — и перекинулась в другой угол. Найнас туда, а Акканийди уже перепорхнула на третью стену и весело смеется, совсем не скрываясь.
— Есть я — здесь я, Найнас, здесь вот... Я есть.
Но разве догадаешься, что за этими шутками прячется девица. Найнас к третьей стене бросился, хочет кого-то в руках удержать, Акканийди упала на пол веретеном и смеется и забавляется.
— Есть я — это я здесь, Найнас-воитель. Что же ты меня не найдешь!
Повторил свою просьбу Найнас.
Он был бледен, бел, но очень хорош собою, и тогда Акканийди в сумерках утренней зорьки поднялась ему навстречу и обернулась девицей ясной, румяной, как ягода морошка.
И вот ее мужем стал Найнас, вождь сполохов.
Найнас спал до утра. Заря заиграла, солнце взошло — Найнаса не стало.
Она же днем жила. Весь дом вымыла и прибрала. Волосы свои заплела на две косы.
Вечер настал — она опять, свой облик потеряв, обернулась р старое веретено и воткнулась в стену.
И вот пришли Сполохи и стали эабавляться своей кровавою забавой. Играли, играли, бились, сражались, умелый бой вели. И там, где становился в ряды Найнас-вождь,— там битва крепчала, проступали лики мертвенных бойцов, а из невидимых ран сочилась алая кровь. Наконец утехи переходили в тяжелый труд боевой страды. Труд этот кровавым потом исходил и лился кровью с лиц воителей праведных. Сочилась кровь из невидимых ран и заливала дом. А на небе полыхали кровавые сполохи.
— Не есть я! Непереносимо мне это!
Но вот пронзал небо первый луч утренней зари, затухал бой, все исчезало.
А Найнас оставался с женой.
Однажды она так ему сказала :
— Мне не по силам эта жизнь. Я не могу здесь жить. Сильно вы бьетесь, умело вы бьетесь, но великой натугой живете, исходите кровью, кровь заливает наш дом. Я теряю себя. Я не есть, я болею вашей кровью,— и она начинала терять свой облик, претворяясь в тень.— Для чего это нужно? Зачем? Кто вы такие?
Найнас обнял жену, стараясь удержать ее в живом облике, и сказал:
— Тебе не след здесь быть. Тебе эта жизнь несовместима. Здесь нелюди режутся и льется кровь... Я провожу тебя к моей матери, там и будем жить счастливо — ты и я... людским подобием.
Он взял ее за руку, привел к дороге, дал в руки клубок ниток и сказал:
— Вот клубок, брось его на дорогу, куда он покатится, туда ты иди. Смотри на клубок, больше никуда не гляди, оглянешься — Сполохи схватят тебя. В пути, будет ли кто тебя зазывать к себе, песни петь о тебе,— ты не смотри и не слушай, не останавливайся и ход не замедляй, своим шагом иди, все вперед и вперед. Даже если Солнце будет тебе песни петь и в глаза тебе заглядывать — не смотри в его глаза, не отвечай своим взглядом — иди своим путем. Дам тебе шапочку...— И он взял лучей от своего света, помял, потер, потискал так и этак и сделал как бы крышечку. Потом взял и окунул в свою кровь и сказал:
— Домой придешь к моей матери — жемчугом изукрась эту шапочку. Днем при Солнце пусть она будет на твоей голове. Забудешь исполнить этот завет — я останусь один. Река ляжет поперек твоей дороги, а на другом берегу уйидишь жилое место и вежу. Кликни: «Дайте мне перевозу! Дайте мне ту лодку, что Найнас своими руками шил, опругу клал и порезался!» Ту лодку пусть пригонят тебе. В нее ты садись.— И тут Найнас наклонился и тайным голосом сказал Акканийди то, что ему надобно сказать: — На ту опругу садись,— не на другую!
Найнас бросил клубок на дорогу; клубок покатился, Акканийди взяла нитку в руки и пошла своим путем-дорогою.
Шла она и лесами и вараками, мимо рек и озер шла, мимо сосен и елей высоких и древних, как мир, от веку заросших сверху донизу бородатыми мхами. Шла Акканийди по ягелям пышным и по острым каменьям. Пробиралась по глухим ущельям, где извечно в тени лежит белый снег и водопады, обледеневшие от стужи, красными и бурыми, зелеными и голубыми потеками свисали со скал и обрывов.
Ей встречались и звери и птицы, и все ее звали к себе. Зазывает каждый чем может — птицы песнями звали, мышки-зверюшки тоненьким посвистом, зайцы об землю дробно били лапками... Медведь, ее завидев, свою песню запел, стоя по краю тропы, он просил ее зайти к нему в гости в дом, отдохнуть, вспомнить, как он к ней на остров хаживал, как они, бывало, жили-поживали у него на дворе и песни распевали. Рядом с нею он шел и пел, пел о том, что Найнаса жена светлее Солнца лицом, ярче месяца, краше ягельной тундрушки. Кланялись сосны и ели древние, дремучие, к себе зазывали, в тени своей отдохнуть. Вот и Солнца сын прилетел: засияло вокруг, заиграло, теплом-жаром повеяло, золотые и серебряные лучи прямо в руки Акканийди даются.