Спросил он у девушки, как? Пойдет ли она за него замуж?
Девушка ему ответила так:
— Ты теперь кривой, больной ты теперь... Твоя совесть, тебе отказываться, если ты человек. А как я от своего слова откажусь? Спроси отца и матушку, они знают: как скажут, так и будет.
Варйелле тут же стоит в своей шапке-невидимке.
— Согласна,— говорит.
Ну, и пошел жених за водкой да за своими отцом с матерью, невесту засватали, и рукобитье сотворили. Осталось только свадьбу играть.
Тут леший и говорит:
— Ну, крестовый, ты будешь свадьбу играть, давай я тоже женюсь. Будем вместе одну свадьбу гулять.— И он тут же начал жениховаться. В нхнем же погосте невесту нашей и засватал. Вот н день свадьбы назначили, и стали гостей зазывать.
А люди были им не рады. Люди их не приняли. Свадьбу играли в лесу. Трое суток тут пили, и ели, и песни пели. Всяких невидимых людей да лесовых людей созвали, и чертей, и леших, и кого только не было. И тут-то Иван Кривой так подружился с этим лешим, что ушел в лесовики. Вовсе записался он в лешие и стал жить невидимкой, а женка его не могла стать невидимкой, одичала душа. Только тем и жила она, что куски мяса пихала в глотку этому Ивашке Скраешку Кривому.
ДВОЙНОЕ СОЛНЦЕ
Жили два лопина. Не старые были мужики. И все-то они друг перед другом выставлялись:
— Я тебя, да не ты меня.
Часто они вместе ходили на охоту. Вот одного дня отправились. Ходили, ходили — из леса в гору, с камня на камень попрыгивали, по кусточкам, по варочкам поглядывали, нет ли где зверя какого. Ходили, ходили — ничего не добыли. Устали — стан поставили, легли и крепко заснули.
Под утро заря заиграла — пробудились они, умылись, тут и солнца восход начался.
И вот совсем взошло. Глянули: два солнца поднялись над землей — солнце о двух головах.
Каждый видит два солнца.
Перекрестились они и давай то солнце молить. Один просит два века жить. А другой про себя:
— Роди мне девку, чтобы мне ей в утробу попасть.
Ну вот, они пошли. Шли, шли и вышли к Поною-реке, на местечко Лавнькедькекырп,— называется. Тут на пригорке две сосны стоят. Они и доселе приметны, эти сосны. Тут они сели, раскололи один камень на две половинки и обточили их,— стало два оселка. Каждый врезал свой оселок в свою сосну.
— Пусть оселки врастают в дерево.
На том попрощались и разошлись. Один пошел в одну сторону, другой пошел в другую.
Один к себе домой отправился — стал два века жить, другой в воду ушел, в Поной-реку. Он таки был немножко знаткой мужик, ну просто сказать — колдун.
Бродит там щукой — то между кореньев плывет, то от камня к камню пробирается да в тени отдыхает, то на арешник выйдет — греется, а сам все из-под воды поглядывает: надеется девку увидеть. Он свой зарок не забывает: дай ему деву, чтобы ей во чрево попасть.
Ну, и ходит он щукой и год, и два, и десять, и много, много лет,— бродит век, а все той думки не оставляет, как бы ему в утробу девицы попасть. Два века ходит; сам уже весь мохом покрылся, травою зарос, тина за ним, как долгая шерсть худой собаки волочится, а глазом он все знает, все видит, все помнит: надо ему во чрево девы попасть. И все-то он вверх, на берег, посматривает — все ему видимо из-под воды.
Ну, и пришла третьего века весна. И стало все открываться — вскрылись озера и реки, появилась рыба в воде, встала со дна молодая трава. Тут и девица та, что просил он у солнца о двух головах, явилась.
Однажды пошел той девицы отец рыбу промышлять. Поставил он снасть, и тот щукарь заплыл ему в сети.
Попалась старику щука — не знает, что с ней делать,— росту во-о, мохнатая, бревно бревном, травою заросла из-под тины глазом смотрит.
Щука хвостом бьет — в самый кончик хвоста душу свою из себя вгоняет.
Взял старик щуку, ввалил в карбас и привез своей дочке. Девица была голодна. Она поскорей распорола щуке живот, выпотрошила, нарезала кусками, ополоскала и, нескобленую, поскорее наложила полный котел.
Котел кипит и бурлит,— дух идет сытный, девке нос щекочет. Щука варится, а душа щучья — его душа — в самый кончик хвоста подается. Кончик тот из навара выставился — туда и сюда мотается: это его душа мается, выйти просится.
Не могла девка стерпеть, взяла тот кончик хвоста и съела.
И вот попал он девке в середиво.
Ну, и потом он родился. Обернулся молодым. Пришел в себя (остоялся), и все ему стало известно и понятно. Все знает: слышит, как земля растет, что травы говорят, видит, как камень к камню идет, и зачем вода молчит, и чего кличут ветры. Знает он и начало человека, и чего каждый саам думает.
И вот вспомнил он приятеля своего и пошел к нему в гости. Знал уж, где тот есть.