Ма орет него во всю мощь легких, а я с удивлением смотрю на это: я ее впервые такой вижу.
Она никогда не вставала на мою сторону. Она вообще никогда не встревала!
Родж что-то отвечает, испуганно глядя на нее. Ма отступает и разворачивается ко мне. Впервые я вижу не помутневший пьяный взгляд, а синие глаза, как у сестры, — ясные и злые.
Она хватает меня за локоть и тащит в коридор.
— Ты почему не в школе? Где Мириам? Я же обещала этому мистеру! Я за вас поручилась!
Ничего не понимаю. Я с удивлением смотрю на нее.
— Ты посмотри на себя! Ты глянь! Где был? — Она трясет меня, как куклу. — Я обещала этому мистеру, что вы будете ходить в школу! Я бумаги подписала!
— Какие бумаги?
— Как какие, придурок ты этакий? Что ты и Мириам переходите под надзор благотворительной соцпрограммы! Под попечительство этого мистера…мистера… Как его? Какая разница! У вас и образование, и пенсия будет!
Она делает передышку, а затем снова начинает тараторить, при этом таща меня наверх в комнату. Я не сопротивляюсь. Лишь пытаюсь понять, что происходит.
— Вот ведь неряха! Посмотри на свою одежду! Она же вся грязная! И так про нас говорят, что мы нищие, что неудачники, что сдохнем в своем дерьме! Слышишь ты, курица? — Ма внезапно заорала в сторону стены и начала трясти кулаком в воздухе. — Слышишь ты, Джоанн Уэст, главная сучка нашей улицы, мои дети станут людьми, боссами! Они получат такое образование, какое тебе не снилось, старая корова!
Она с ноги открывает дверь нашей комнаты и тут же на меня льется поток брани за рвоту на подушке и недопитую бутылку джинна. Оказывается, я так и не смог ее осушить — развезло быстрее. Ма подтащила меня к шкафу и стала вытаскивать первые попавшиеся вещи из шкафа, при этом больно вцепившись в руку, что невольно мои порезы стали кровоточить.
— Переодевайся, живо! Ты не должен так выглядеть! И иди к сестре и в школу. Понял? К этому мистеру тоже сходи, извинись!
— Да к какому мистеру, ма?
Я заорал в отчаянии, вырвав свою руку, так как было уже невыносимо терпеть боль.
— Как к какому? К тому мистеру, в дорогом плаще! Он основатель соцпрограммы, в которую попадают лишь избранные, дебил!
— Погоди, ты нас сдала в какой-то приют?
Мои мозги слабо понимали, что происходит. С чего ма стала так заботиться о нас?
— Ты меня слушаешь, недоумок ты этакий? — Она дает мне подзатыльник, как делала Мириам, только резче и больнее. — Я говорю, пришел мистер, предложил мне соцпрограмму, в которой ты и сестра переходите под его попечительство: школа, оплата колледжа, медицина – всё! Всё у вас будет!
Она внезапно начинает плакать, при этом резко снимая с меня верхнюю одежду. Холодно. Ёжусь. Ма дрожащими руками, грязно ругаясь, сначала напяливает на меня водолазку с облезлым рисунком, которая мне давно мала в рукавах, затем вертит вокруг моей шеи теплый старый свитер сестры, который Мириам бергла на очень холодную погоду.
— Вы должны его слушаться! Понял, Рэй, ты должен слушаться его и Мириам! Она девочка умная! Выведет тебя в люди! Когда пришел этот мистер, я сразу поняла, что он не из опеки.
— Он коп…
— Нет! Говорю тебе, дубина, он богатый человек, который создал свою программу. Он даже мне буклеты показывал! И фотографии видела! В документах все было прописано, и деньги были настоящие. Он не солгал! Я проверила!
— Деньги?
Я начинаю отбиваться от ее дрожащих цепких пальцев, которые пытаются расстегнуть мне ширинку на джинсах. Ма хотела меня одеть в новые джинсы Мириам. Ей было всё равно, во что меня одевать: что видела, то и брала из шкафа.
— Какие деньги, ма?
И снова я встречаю этот тупой взгляд, будто кто-то отключил в ней сознание.
— Ты сказала: «Деньги были настоящие». Ты нас продала ему?
— Тупица! Думай, что говоришь! — Затрещина в этот раз была сильнее прежних, что я аж щелкнул челюстью, а зуб, который шатался, отдался болью. — Я никогда не продам своих детей! Этот мистер предложил деньги, потому что так сказано в его программе: «Первая материальная помощь для нуждающейся семьи».
— Я всё понял…
Я резко вырываюсь из ее рук, отступая и попадая ногой прямо в ошметки рвоты. Мать тут же обзывает меня тупицей и недоумком. Она видит недопитую бутылку портвейна и тут же обзывает «тринадцатилетним гаденышом». С ее слов понятно, что «первая материальная помощь» ушла на покупку пойла и пиццы. Я прерываю поток ругани ма и ее попытки то убрать рвоту с пола, то все-таки мне впихнуть в руки джинсы сестры. Я задаю последний вопрос, наблюдая, как тяжело матери даются простые движения: знаю, что она трезвая, а все равно ее шатает и ведет в сторону.