Я любила его всего минуту. Я любила его и горевала по нему, но моя жалость была лишь частью моей красоты. А потом пришел стыд…
Было еще четыре часа до восхода, когда Сэнд очнулся. У него слегка кружилась голова, однако чувствовал он себя хорошо и был голоден, как это всегда бывает с ними. Улыбаясь в счастливой истоме, он приподнялся на локте. Преподнося ему бифштекс, я заявила, что уже съела свою долю. Я кормила его обходительно, игриво и дружелюбно. Думаю, подсознательно он понимал, что это его право как жертвы — чтобы с ним возились. В легкое вино я подмешала витаминный концентрат, который заранее выписала в гостиничной аптеке, заказывая еду в номер. Так что этим утром Сэнд Винсент почувствует не более чем усталость. Пройдет день-другой, и не останется никаких следов. Если, конечно, не… нет, никаких «если». Рейс на Брейд — в пять часов. Мне пора. Даже если придется часть пути проделать при свете дня.
— Это было дьявольски хорошо, — сказал Сэнд, пока мы лежали на кровати. — А ты — дьявольская леди.
Он не помнил всего, это говорило его подсознание. А он знал лишь то, что я хороша в постели. Поначалу, даже после того, как я научилась контролировать себя и останавливаться вовремя, я убивала их, потому что боялась, что они все помнят. Но они не помнили. Правда слишком абсурдна, подсознание скрывает ее, а сознание забывает.
Потом Сэнд коснулся пальцами своей шеи, сдвинул змею и содрогнулся.
— Извини, — пробормотала я. — Я вчера слишком увлеклась.
Сэнд усмехнулся. Иногда мужчины говорят: «Ты — вампир!» Это шутка, и мы смеемся над ней вместе. В любой аптеке продается крем-коагулянт и заживляющий гель в удобной упаковке. На следующий день на шее останется лишь бледный кровоподтек.
— Ты тоже получила удовольствие, не сомневаюсь, — заметил Сэнд. Он скользнул руками вдоль моего тела, придвинулся ближе, стал ласкать. Он снова желал меня. Они всегда желают меня вновь. Потом он увидел камень.
— Боже! — выговорил он. — Это же не рубин? Разве они бывают такого размера?
Камень кулона был багряным, пульсирующим, теплым, живым.
— Просто цветной кристалл, — как можно спокойнее уронила я.
— Мне казалось, что он бесцветный. Интересно, почему?.. Ты чудо, Сабелла.
Я позволила ему поцеловать меня и отстранилась.
— Ты тоже мне понравился, Сэнд, но я страшно устала. Продолжим завтра утром.
— Нет, моя прекрасная. Сейчас, — он навалился на меня, сонно и бестолково, ведомый одной лишь похотью.
— Тогда это будет изнасилованием, — сообщила я. Смутившись, он отвел взгляд и отпустил меня. — Утром! — повторила я.
— Леди, я не выпущу тебя из этой комнаты, пока мы не повторим все сначала!
Он уснул почти сразу, и во сне прижался ко мне — доверчиво, как ребенок. Однако сон его был слишком глубок, чтобы почувствовать, как я покинула его, оделась, собрала сумку и ушла.
Номер был оплачен до полудня. К этому времени Сэнд отоспится. Он начнет лихорадочно разыскивать меня, будет одержим мною, как ему и снилось. Но он не найдет меня, и одержимость постепенно сойдет на нет. Пока он снова не встретится со мной, ему ничего не грозит.
Прошло четыре года с тех пор, как у меня был последний мужчина. Был во всех смыслах — я получала от него и секс, и игру в любовь, и пищу.
Четыре года. Когда умерла мать, я попыталась остановиться. И остановилась. Прекратила. Два года воздержания ушли на то, чтобы вернуть почву под ногами, и четыре года я твердо стояла на ногах. Но жажда никогда не покидала меня. Звери в холмах помогали продержаться, но я была охотницей, а моя истинная добыча обитала в стальных прериях, бегала по золотым горам городов, жила в неоновых пещерах поселков.
В холмах водятся волки, даже если эти холмы из стекла.
В лайнере, когда из-за горизонта поднялось солнце и я затемнила свой иллюминатор, мне впервые подумалось: если Касси послала мне проклятие и драгоценный крест, желая меня уничтожить, то зачем она оставила мне восемьдесят тысяч кредитов чистыми?
2
Мы уехали из Восточного, потому что однажды ночью — мне тогда было четырнадцать — я отправилась покататься с парнем. Я подцепила его на шоссе неподалеку от пивной. Мною руководил безумный инстинкт, им — грубость. Его стоило проучить, но не так, как это сделала я. Дорожный патруль обнаружил его тело в кустах. Все решили, что он вылез из машины по нужде, и на него напала одна из диких кошек, которые после того, как в Восточном запретили охоту, причиняли немало хлопот. Парень умер от сердечного приступа, как и все они, но я превратила его шею в кровавое месиво. Если прикусить вену зубами, начнется кровотечение.
В ту ночь мать не ложилась — ждала меня. Когда я пришла домой со странными свежими пятнами на платье, она загнала меня в спальню и стала допрашивать. Шесть часов допроса — и один и тот же вопрос, на который я отвечала честно, но она задавала его мне вновь и вновь, умоляя меня сознаться, что это неправда. Мы обе плакали, кричали, она даже ударила меня несколько раз. Еще задолго до того она водила меня по врачам, но не рассказывала им всей правды. Врачи утверждали, что у меня анемия. В психиатрию давно уже никто не верил, но и церковь в случае со мной оказалась бессильна. Теперь же перед матерью во весь рост встала угроза объяснения с полицией. Ее маленькая дочурка совершила то, чего никак нельзя допустить, нельзя даже поверить в это, но тем не менее необходимо держать в тайне. Так что она предпочла поверить в то, во что поверить было не в пример легче — что из-за неуемной похоти я уже в четырнадцать лет потеряла девственность. Потом я и в самом деле заболела. У меня начались обмороки, а стоило мне пробыть на солнце час или два, как я получала тепловой удар. Один из врачей заявил, что у меня фотофобия, другой — что это психосоматическое. Но потом я убила еще одного парня, это опять свалили на диких кошек, рыщущих по округе, и охотники устроили облаву. Вот тогда мы с матерью и отправились на запад.
Не было никого, кому она могла бы довериться. Те годы подкосили ее — три года в Восточном и четыре на Плато Молота. Но если я стану утверждать, что она так никому и не доверила своей тайны, это будет не вполне точно. Ее сестра Касси навсегда вернулась на Новый Марс и жила в Аресе с мужем, который закладывал фундамент корпорации Коберманов. Должно быть, в своих письмах мать не так уж мало поведала Касильде. Вряд ли она описывала в красках невероятный парализующий ужас, который не оставлял ее ни днем, ни ночью, но думаю, что этот дикий страх был виден между строк. Однако Касси между строк не читала. Все свое время она посвятила мужу и его деньгам. Нам она писала редко, и мы мало что знали о ней — она даже не сообщила о смерти мужа. Лишь на пороге собственной кончины Касси, похоже, заново перечитала или вспомнила письма матери. И ангелы подсказали ей, кто я такая на самом деле, она же поверила им на слово.
Наш дом в Восточном стоял на отшибе, в двадцати милях от Озера Молота и в пяти от ближайшей остановки флаера, и был лишь частично механизирован. Почту обычно привозили раз в месяц, если самому не ходить за ней в поселок. Только посылки и стеллаграммы приносили домой, остальное оставалось лежать в почтовом ящике, вместе с бакалеей, где-то в полумиле от дома, на повороте дороги. Однако нам почти никто ничего не присылал. Плато Молота — тоже весьма дикое место. По холмам бродят волки, на окраине под недостроенной дамбой ржавеют останки землечерпалок. Бары тут похожи на желтые музыкальные шкатулки, а с девушками, работающими в них, никто никогда почему-то не узаконивает отношений. Они подражают стилю женщин-вамп минувших веков: алые ногти, блестки в волосах, ледяные глаза.
Моя мать выбирала дом по каталогу. Понимала ли она, какое хитроумие проявила, купив именно этот дом именно в этом месте, или в собственное хитроумие она тоже не верила?
После переезда у нас оставалось не так много денег, но их хватило, чтобы кое-что перестроить, установить автоматические двери, кондиционеры, пылесборники. (А вбиблиотеке тетушки Касси было полно пыли. Она что, снова вошла в моду?)У меня был собственный аудиоцентр. Я лежала на полу в гостиной и слушала — Прокофьева, Стравинского, Ведера, Нильса. Музыка, которую я любила, пугала мою мать — она считала, что такая музыка подстегивает мое безумие. Она не понимала, что это мой успокоительный бальзам, и уходила в другой конец дома, когда я включала аудио.