— Мал еще, подрасти, — ответил Эркай.
— Салават в четырнадцать лет стал батыром, — сказал Айт, кладя руку на плечо мальчику, — расти и ты батыром. Приедем в следующий раз и возьмем тебя с собой.
— Прощай, дед!
Айт и Эркай вскочили на коней.
— Да будет счастливой ваша дорога!
Джигиты скрылись за поворотом, и уже издали послышалась их песня:
Старый Темирбай и Яний стояли на пороге и слушали, как звенела, отдавалась в утреннем дремлющем лесу песня.
Красной зарей запылал восток, сверкнули первые светлые лучи восходящего солнца. Засверкали на травинках чистые капли росы.
Темирбай вынес из омшаника гусли и тронул звонкие струны. И песня, прекрасная, как восход солнца, сливаясь с пением птиц, поплыла над лугами, наполнила зеленый лес.
Словно чистый ручей, льется песня. И чуется в ней светлая душа народа и его заветное стремление к свету и счастью. Плывет, летит песня навстречу восходящему солнцу, словно сказочная птица.
Это поет горячее сердце старого Темирбая, воздавая хвалу подымающемуся в алых лучах солнцу и храбрым джигитам, вышедшим на бой за народное счастье.
Темирбай перестал играть:
— Ну, Яний, пора в дорогу.
— Дедушка, ты уходишь? — схватил Яний деда за рукав.
Темирбай молчал. Внимательным взором окинул он все вокруг, и в его глазах блеснули слезы. Увидев на глазах деда слезы, Яний тихо заплакал.
А Темирбай думал, прощаясь с родным домом: «Ушли храбрые джигиты. А что мне делать? Добро сторожить? Да пропади все оно пропадом! Надо и мне идти, пока не поздно. А с мальчонкой еще сподручнее: идет себе нищий слепец с поводырем — и никакой нас солдат не остановит».
Молодо вспыхнули глаза Темирбая:
— Коль не в силах наши руки держать саблю, — сказал дед, — то пойдем мы с тобою разжигать огонь в сердцах людей. В великом бою песня — большая подмога…
— Куда же мы пойдем, дедушка?
— К батюшке нашему мужицкому — царю Пугачу… К тем, кто бьется за нашу свободу за наше счастье.
Листовки
Жучков, красноносый, усатый урядник села Юрина, громко топоча сапогами, вбежал в волостное правление и с остервенением захлопнул за собой дверь.
— Опять разбросали, дьяволы! — замахал он перед носом волостного старшины мятыми листками бумаги.
— Опять? Чья же это работа? — Старшина, сидевший за большим дубовым столом, крякнул и удивленно поднял брови. Ну и времена настали: что ни день, то новая неприятность.
Жучков хотел еще что-то сказать, но тут заметил, что в кабинете, развалясь в мягком кресле, сидит его начальник — пристав первого полицейского участка Петров.
Багровый, тучный, с шеей, едва умещавшейся в воротнике мундира, пристав побагровел еще больше.
— Где? — коротко спросил он.
— Одну, ваше благородие, отодрал в конце села с забора, — вытянувшись, отчеканил Жучков, — а другая висела на винной лавке.
— Дай сюда!
Пристав выхватил из рук урядника листовки и стал их рассматривать.
Сразу бросился в глаза заголовок: «Организуйтесь под знаменем социал-демократов!» — а внизу хорошо знакомая приставу подпись: «Социал-демократическая организация. Н. Новгород».
— Так… Ясно, — проговорил пристав.
Листовок с такой подписью за последние годы побывало в его руках немало. Три года назад ему удалось в Юрине выследить и арестовать подпольную группу, возглавляемую учителем Константином Касаткиным, распространявшую революционные листовки.
Касаткин отсидел два года в тюрьме, и, хотя после освобождения он не вернулся в Юрино, листовки в селе продолжали появляться по-прежнему. Кто-то разбрасывал их по ночам на тракте, расклеивал по улицам.
— Видать, кто-то из касаткинских остался в селе, — сказал пристав, пряча листовки в портфель.
Убрав листовки и закрыв портфель, он заложил руки за спину, прошелся по кабинету и остановился у окна.
— И его надо искать на этой улице, — сказал он, приподымая штору и глядя на улицу тяжелым взглядом.
Урядник и старшина тоже уставились в окно.