— Скорей беги, Якуш, — заторопил отец. — На тебя одного надежда.
Якуш бросил последний взгляд на отца и спрыгнул вниз.
Когда Якуш взобрался на колокольню, уже рассвело. Сверху ему видна вся деревня — улицы, избы, огороды, овраг, ельник и густой кустарник по склонам и на дне оврага, а вон, на пригорке, исполком. На улице возле исполкома никого нет: видать, бандиты отсыпаются после ночной попойки. Только во дворе около амбара бродят несколько человек: наверное, кто-то еще собирается поживиться хлебом.
— Ну погодите, проклятые коршуны, — тихо сказал Якуш.
Он обернул вокруг руки веревку от самого большого колокола и изо всей силы потянул на себя. Тяжелый язык качнулся и ударил в медный бок. Большой колокол тоже качнулся и, увлекая за собой мальчика, загудел: бом-м, бом-м!..
Якуш чуть не свалился в лестничный пролет, но его удержала обмотанная вокруг руки веревка.
— А ну еще раз! — крикнул Якуш и снова потянул за веревку.
Еще не успел растаять в утренней тишине первый громкий удар, как вслед за ним понесся другой, еще более сильный.
Второй рукой Якуш подхватил веревки от маленьких колоколов, и вот, послушные руке мальчика, загудели, зазвонили большие и малые колокола. Вся колокольня наполнилась гулом и звоном.
Якушу заложило уши, но ему уже кажется, что будто не колокола звонят над его головой, а его горячее сердце бьется, выпрыгивая из груди, и гудит, и зовет: «Вставайте, проснитесь, люди! Враг возле ваших домов! Просыпайтесь! Просыпайтесь!»
Раскалывая утреннюю тишину, далеко несется тревожный зов, стучится в каждый дом, стучится в каждое окно, будит спящих, подымает дремлющих.
Возбужденный властным призывом набатного колокола, Якуш запел во всю силу:
Быстрее и увереннее движутся руки, и колокола запели по-новому, не так, как звонили они раньше, созывая в церковь. Тогда они как будто говорили: «Склоните ниже головы», а у Якуша они звали: «Выше головы, люди! Подымайтесь на борьбу за свое счастье!»
И вот все село, и по ту и по эту сторону оврага, закипело, как встревоженный муравейник. Из домов выбегают люди, размахивают руками, кричат:
— Пожа-ар! Волисполком горит!
— Караул! Уби-или! — несется над деревней.
Люди бегут с баграми, с ружьями. Ревет скотина, плачут дети. А колокола звонят все тревожней, все громче.
Исполком окружила встревоженная шумная толпа.
— Что случилось?
— Где горит?
— Кого убили?
Но исполком стоит, как стоял, — ни огня, ни дыма. Бандиты, выскочившие из исполкома, смешались с толпой. Кто-то выстрелил, над головами поднялись багры, началась свалка.
В это время как бешеный промчался конник.
— Красные идут! Красные! — закричал он, осадив коня у исполкома, и промчался дальше.
А в конце улицы уже показались летящие во весь опор с саблями наголо кавалеристы в островерхих буденновках с алыми горящими звездами.
— Наши! Наши! — радостно закричал Якуш и выпустил из рук веревки.
Колокола смолкли.
Бандиты, отстреливаясь, бежали к оврагу, надеясь укрыться от кавалеристов в чаще, но часть конников отделилась от отряда и оцепила овраг.
Нет, не уйти бандитам от расплаты!
Якуш вбежал во двор исполкома. Здесь толпились красноармейцы. Стоявший спиной к Якушу человек в кожаной тужурке громко говорил:
— Молодцы, ребята! Вовремя поспели.
Голос человека показался Якушу знакомым. Да это же Павел Гордеевич! Якуш подскочил к нему.
— Отойди, мальчик, не вертись под ногами, — строго сказал Павел Гордеевич. — Здесь без тебя обойдутся.
Якуш, покраснев от гнева и возмущения, задыхаясь, крикнул ему в лицо:
— Ты — бандит!
Павел Гордеевич слегка побледнел, но сразу же взял себя в руки.
— Ошибаешься, сынок, — уже ласковее произнес он. — Ты, видимо, принял меня за кого-то другого. Я в вашу деревню прибыл только сегодня утром. Я — красный командир.
— Нет, бандит! Ты ночью в овраге говорил Каврию, что надо убить отца и сжечь наш дом! Ты стукнул меня по голове в саду!
Один из красноармейцев положил руку на плечо мальчику:
— Ты правду говоришь?
— Ей-богу, правду! Да спросите людей!
— Можно узнать у Каврия, он попал в наши руки, — послышался голос Пекташа. — Товарищи, приведите Каврия! — крикнул он в сторону сада.
— Ты знаешь этого человека? — спросил красноармеец, смотря на Каврия в упор и кивнув в сторону Павла Гордеевича.