Не знал, не ведал Шюшкан, как вдруг оказался кругом должен Мамичу Бердею. Без долгов — должен, без вины — виноват. Но знал твердо Шюшкан: мурзе долга не выплатишь, справедливости не найдешь, правоты не докажешь; одно остается — бежать. Да только как бежать? В лес уйдешь — конная стража догонит, по реке поплывешь — быстрые лодки, сделанные для мурзы самим же Шюшканом, настигнут. Остается один путь — по воздуху; уж там-то, в синем небе, Мамич Бердей не поймает.
«Небо — вольный простор… Только над вольной птицей небесной не властен марийский мурза, и сам хан не властен», — думал Шюшкан, глядя в голубую высь, где, раскинув широкие крылья, парил могучий сокол.
Высоко кружит могучий сокол, и дерзкая мысль Шюшкана парит наравне с крылатой птицей.
Долго следил Шюшкан за полетом сокола, а потом принялся за работу, невиданную и неслыханную доселе.
Мамич Бердей выехал на сбор ясака. На сером жеребце с десятью телохранителями, как волк, рыскал он с утра до ночи по илемам. Много илемов в лесной стороне, много должников у мурзы.
Обогнав спутников, мурза привстал в седле и зорким хищным глазом глядит вперед, где на склоне холма уже виднеется бедный шалаш — кудо — жилье мастера Шюшкана. Рядом с кудо навес из жердей, куча жженого черного угля, бочки со смолой, небольшая, только что вытесанная лодка, и вокруг нее среди травы, словно серебристые рыбины, сверкают белые щепки.
Заметив приближение всадников, из кудо вышел хозяин — широкоплечий, рослый Шюшкан — и встал на краю дороги.
Мурза остановился и вперил в него нетерпеливый гневный взгляд, ожидая покорного земного поклона. Но Шюшкан как будто не замечал гневного взгляда.
— Будь здоров, тора[1]. Пусть будет счастливой твоя дорога, — сказал Шюшкан с усмешкой. — Салам алейкум.
Мамич Бердей, сжимая рукоять плети, нехотя пробормотал положенные слова ответного приветствия и сразу же раздраженно заговорил:
— На словах ты почтителен, это дело не трудное — язык без костей, а вот скажи, собираешься ли платить что положено? За тобой еще с прошлого года недоимка.
— Рад бы отдать, да денег нету, — спокойно ответил Шюшкан. — Придется тебе еще подождать.
Мамич Бердей побледнел от гнева, не ожидал он такого ответа. Он привык, что его должники с плачем и мольбами валятся в ноги и на коленях вымаливают отсрочки.
— Что-то слишком волен ты стал, — сказал мурза. — Видать, давно по твоей спине не гуляла плетка. Нет денег — плати каким-нибудь добром. Небось есть у тебя сработанная вещь?
— Есть, — ответил Шюшкан. — Я отдам тебе за долги лодку.
Мамич Бердей косым взглядом скользнул по новой долбленке и с презрением отвернулся:
— Из такого корыта только скотину поить.
— Не об ней речь, — сказал Шюшкан. — Вон видишь липу возле навеса? Это твоя лодка.
Мамич Бердей взглянул на зеленую развесистую липу и побледнел еще сильнее.
— Что болтаешь? Она еще даже не срублена. Не дают имени не родившемуся ребенку. Срубишь, тогда будет видно, на что она годна — на лодку или кадушку, или выйдет лишь щепа на растопку.
Шюшкан подошел к липе и постучал по стволу палкой:
— Смотри лучше.
Мурза и его стража окружили липу. С одной стороны ствол липы был посередине расщеплен, и в расщеп вбиты клинья.
— Пять лет назад я вбил эти клинья, — сказал Шюшкан. — С тех пор липа растет и на корню превращается в лодку.
И тогда все увидели, что раздавшийся в стороны ствол липы с глубокой выемкой посередине действительно похож на лодку.
— Осталось только ее срубить, вычистить внутри, заострить нос, и будет добрая лодка, — продолжал Шюшкан, — человек двадцать поднимет.
— Когда будет готова твоя лодка? — строго спросил Мамич Бердей.
— Спешить нельзя. Через год ствол совсем окрепнет, и можно вынуть клинья.
— Целый год! — воскликнул Мамич Бердей. — Ты издеваешься надо мной! Чем ждать год, я лучше завтра же продам тебя самого в рабство казанским купцам.
— Нет, я не буду рабом, — без страха глядя в глаза мурзе, сказал Шюшкан.
Мамич Бердей онемел от гнева и удивления, а Шюшкан, повернувшись, стал быстро взбираться вверх по крутому склону обрывистого холма.
Когда Мамич Бердей обрел дар речи, он взмахнул плетью и взвизгнул:
— Поймать дерзкого буяна! Схватить! Связать!
Стража бросилась к холму, но в это мгновение на вершине обрыва показался Шюшкан.
Высоко вознесся холм, выше леса, выше вековых сосен. И мурза на лошади кажется отсюда не больше игрушки.
Встал Шюшкан на краю обрыва, и все увидели, что за его плечами сверкают белые берестяные крылья.
Окинул Шюшкан взором все вокруг, взмахнул привязанными к рукам крыльями и ринулся с горы вниз.
Вскрикнул, не выдержав, какой-то стражник. Мамич Бердей на миг зажмурил глаза, а когда открыл их вновь, то увидел парящего над лесом крылаторукого человека. Он летел над кудо, и неведомая сила поддерживала его в воздухе.
— Летит… — услышал Мамич Бердей за своей спиной удивлённый шепот.
Словно опомнившись, он схватился за лук, запела тетива — и острая стрела быстрее птицы со свистом понеслась за крылатым человеком.
Мамич Бердей не промахнулся.
Затрепетали берестяные белые крылья, и отважный мариец рухнул в густой кустарник, на дно глубокого оврага.
— A-а, свалился! — радостно завопил Мамич Бердей и погнал коня прямо через кусты к тому месту, куда упал Шюшкан.
Вслед за ним поскакала стража.
Шюшкан лежал на сломанных крыльях, закрыв глаза и раскинув руки; белая рубаха на груди пропиталась алой кровью.