— Ну, погоди, ярыжка-голодранец! — пригрозил как-то раз обозленный Волотка. — Придет время, в ноги мне поклонишься, да поздно будет!..
— Не пугай, — ответил Аштывай, — я не пужливый. Острые зубы у волка, да не всякий раз до горла добираются.
— Не отдашь чашу добром, силой отберу, — в ярости прошипел Волотка.
Так и уехал Волотка из илема Аштывая ни с чем, но надежды завладеть царским подарком не оставил. Мысль о чаше червем точила его душу. А вскоре выпал удобный случай отомстить соседу за строптивость.
В один весенний день в город прибыл гонец с царской грамотой, в которой повелевалось поставить на горном берегу монастырь.
Козьмодемьянский воевода вызвал к себе Волотку и сказал:
— Ты, Володимерко, хорошо знаешь места меж Юнгой и Сурой. Скажи, где сподручнее ставить монастырь? Место надо выбрать доброе, чтобы были там пахотные земли, и рыбные угодья, и дубовые рощи.
Волотка раздумывал недолго.
— Есть такое место на Юнге, батюшка воевода, — вкрадчиво проговорил он, — очень доброе место: и пахотные земли, и рыбные угодья, и дубравы — всё рядом. Самое подходящее место для монастыря. А живут там поганые язычники, не желающие принимать святого крещения.
— Поганые язычники, говоришь?
— Язычники, — подтвердил Волотка.
— Ежели так, то самое место поставить там монастырь, — решил воевода, — авось святые отцы обратят этих басурман в православную веру.
На другой день воевода послал на Юнгу боярского сына Федора Дергалова со стрельцами и с Волоткой объявить тамошним марийцам, что их земли отныне отходят к новому монастырю.
— Перед нехристями держитесь смелее, — напутствовал он Дергалова и Волотку, — коли надо будет, силу свою покажите.
Радуясь и торжествуя, мчался Волотка к илему Аштывая.
А хозяин илема в то время, не ведая, что над его головой собираются черные тучи, перепахивал поле за дубравой.
Шагая за сохой, размечтался Аштывай: «Вспашу поле, засею добрым зерном, уродится рожь на славу: солома, что камыш, зерно, что яйцо…»
Он и не заметил, как подбежал к нему сын Порандай, потянул за рукав:
— Отец, к нам во двор люди приехали!
— Какие люди?
— Воеводские. Все верхами, у всех топоры на длинных палках. И Волотка с ними…
Услышал Аштывай про Волотку, встревожился.
— За тобой послали, — продолжал Порандай. — Сердятся. «Почему хозяина дома нет, когда мы приехали», говорят…
Аштывай выпряг мерина из сохи, сел на него сам, посадил сына и отправился к илему.
«Что им нужно? — раздумывал Аштывай по пути. — Что ищут? Ясак собирать еще не время. Может, Волотка оговорил меня перед воеводой? Да нет за мною никакой вины — ни большой, ни малой…»
С тревожным предчувствием въехал Аштывай в свой двор. Там его встретили сумрачные взгляды десятка стрельцов и боярского сына Федора Дергалова. Возле Дергалова вертелся Волотка в белом кафтане, подпоясанном красным кушаком.
Аштывай соскочил с лошади. Увидя его, Дергалов что-то сердито крикнул в толпу стрельцов. Из-за малиновых кафтанов, из-за грозных бердышей и сверкающих на поясах сабель вышел худой, в потертом черном кафтане, в потрескавшихся красных сапогах толмач Илья Долгополов.
Илье Долгополову по службе приходится частенько бывать в марийских илемах, и поэтому его повсюду хорошо знают: он и растолкует что надо и, бывает, советом поможет.
— Аштывай-родо[5],— поклонившись хозяину, сказал Долгополов, — царским указом пришли мы к тебе. Выслушай и смирись. Что поделаешь, все мы в царской воле…
Волотка оборвал толмача:
— Говори прямо, что тебе велено. Какой он тебе родо, этот нехристь?
Долгополов хмуро глянул на Волотку из-под бровей и продолжал:
— Повелел царь Элексей поставить на месте твоего илема монастырь и отдать монастырю все окрестные пахотные земли и рыбные угодья. А тебе, ежели ты перейдешь в христианскую веру, дадут землю за Юнгой; а коли не захочешь креститься, то вышлют тебя в Симбирск.
Аштывай повернулся к Дергалову и с горечью воскликнул:
— О, большой тора, будь справедлив и милостив, как бог! Ведь эта земля наша! С дедовских времен она наша! Нам ее пожаловал царь Иван!
— Царь дал, царь берет обратно, — сказал Волотка. — Крестись, не мешкай и перебирайся за Юнгу, а то не будет тебе никакой земли.
Сразу две беды свалились на голову Аштывая: первая беда — дедовские обработанные земли отбирают, а вторая — заставляют переходить в чужую, немилую веру. Боялись марийцы попасть в христианскую веру, а пуще всего не жаловали попов, которые, как разбойники, рыскали по деревням и за свои непонятные молитвы с каждого требовали денег. А марийский мужик и так годами денег в глаза не видел.