Мамич Бердей побледнел от гнева, не ожидал он такого дерзкого ответа. Он привык, что его должники с плачем и мольбами валятся в ноги и на коленях вымаливают отсрочки.
— Что-то слишком волен ты стал, — сказал мурза. — Видать, давно по твоей спине не гуляла плетка. Нет денег — плати каким-нибудь добром. Небось есть у тебя сработанная вещь?
— Есть, — ответил Шюшкан. — Я отдам тебе за долги лодку.
Мамич Бердей косым взглядом скользнул по новой долбленке:
— Из такого корыта только скотину поить.
— Не об ней речь, — сказал Шюшкан. — Вон видишь липу возле навеса? Это твоя лодка.
Мамич Бердей взглянул на зеленую развесистую липу и побледнел еще сильнее.
— Что болтаешь? Она еще даже не срублена. Не дают имени не родившемуся ребенку. Срубишь, тогда будет видно, на что она годна — на лодку или кадушку, или выйдет лишь щепа на растопку.
Шюшкан подошел к липе и постучал по стволу палкой:
— Смотри лучше.
Мурза и его стража окружили липу. С одной стороны ствол липы был посередине расщеплен, и в расщеп вбиты клинья.
— Пять лет назад я вбил эти клинья, — сказал Шюшкан. — С тех пор липа растет и на корню превращается в лодку.
И тогда все увидели, что раздавшийся в стороны ствол липы с глубокой выемкой посередине действительно похож на лодку.
— Осталось только ее срубить, вычистить внутри, заострить нос, и будет добрая лодка, — продолжал Шюшкан, — человек двадцать поднимет.
— Когда будет готова твоя лодка? — строго спросил Мамич Бердей.
— Спешить нельзя. Через год ствол совсем окрепнет, и можно вынуть клинья.
— Целый год! — воскликнул Мамич Бердей. — Ты смеешься надо мной! Чем ждать год, я лучше завтра же продам тебя самого в рабство казанским купцам.
— Нет, я не буду рабом, — без страха глядя в глаза мурзе, сказал Шюшкан.
Мамич Бердей онемел от гнева и удивления, а Шюшкан, повернувшись, стал быстро взбираться вверх по крутому склону обрывистого холма.
Когда Мамич Бердей обрел дар речи, он взмахнул плетью и взвизгнул:
— Поймать дерзкого буяна! Схватить! Связать!
Стража бросилась к холму, но в это мгновение на вершине обрыва показался Шюшкан.
Высоко вознесся холм, выше леса, выше вековых сосен. И мурза на лошади кажется отсюда букашкой.
Встал Шюшкан на краю обрыва, и все увидели, что за его плечами сверкают белые берестяные крылья.
Окинул Шюшкан взором все вокруг, взмахнул руками-крыльями и прыгнул с обрыва.
Вскрикнул, не выдержав, какой-то стражник. Мамич Бердей на миг зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел парящего над лесом крылаторукого человека. Он летел над кудо, и неведомая сила поддерживала его в воздухе.
— Летит… — услышал Мамич Бердей за своей спиной удивленный шепот.
Опомнившись, он схватился за лук, запела тетива — и острая стрела быстрее птицы со свистом понеслась за крылатым человеком.
Мамич Бердей не промахнулся.
Затрепетали берестяные белые крылья, и отважный мариец рухнул в густой кустарник, на дно глубокого оврага.
— А-а! — радостно завопил Мамич Бердей и погнал коня прямо через кусты к тому месту, куда упал Шюшкан.
Вслед за ним поскакала стража.
Шюшкан лежал на сломанных крыльях, закрыв глаза и раскинув руки; белая рубаха на груди окрасилась алой кровью.
Воины-телохранители соскочили с коней и окружили распростертое тело.
— Чудеса, — говорил один.
— А ведь улетел бы, как птица… — вторил ему другой.
— Не иначе, Шюшкан был колдуном, — сказал третий. — Говорят, колдовское слово сильнее молитвы…
— Сам бог покарал его за грехи, — сказал Мамич Бердей и злорадно добавил: — Так тебе и надо. Ишь захотел умнее бога быть. Знай свое место, холоп!
Крылатый человек не слышал этих слов: он лежал бездыханен.
…Но говорят, будто бы не умер Шюшкан, будто бы он все-таки убежал от Мамича Бердея в дремучие леса, нашел там дерево, что было легче легкого и гибче гибкого, и сделал из него крылатые лыжи. На тех крылатых лыжах летал он, подобный ветру, по всей марийской земле: бывало, утром отдыхает на берегу Вятки, обед варит у Кокшаги, а вечернюю зорю встречает за Ветлугой.
То ли правда, то ли выдумка, но и сейчас еще услышишь в марийских деревнях о Шюшкане и его летучих лыжах…
♦
НЕПОБЕЖДЕННАЯ ВЕТЛУГА