Ну да, успела Авдотья заглянуть в ту укладочку!
Если ей, не приведи Господь, завтра помирать — что она сыночку оставит? А коли ничего не оставит — куда ему деваться? Пробираться к единоутробным сестрицам в Вологду? Так ведь могут и не принять. Дочки у Авдотьи стали, как выразился однажды покойный муж, жестоковыйные. Его, отца, они порой навещали, у себя принимали, а матери до сих пор не могли простить, что она их бросила, сбежав с любовником.
А в укладке было много всего, точно не разобрать, все перепуталось и лежало кучкой. А ведь, кроме малой, была еще и большая укладка…
Несколько дней Авдотья думу думала. А потом настало воскресенье. С утра нужно самой идти в церковь и деточек с собой брать. Авдотья и Настасья собрались, принарядили Дарьюшку с Аксиньюшкой — девки на выданье, пусть женихи любуются! Авдотья даже дала Дарьюшке поносить свои серьги с лазоревыми яхонтами. Настасья нарядила маленького Олешеньку — Митя зарабатывал в Оружейной палате неплохо, на единственного сына денег не жалел. Авдотья тоже собрала Никитушку как могла. А после службы сказала Настасье, что отыскала дальнюю родню, хочет сводить к ней сына — показать.
— А богата ли родня? — спросила благоразумная Настасья.
— Богата, вот я и думаю…
Авдотья не завершила мысль, но Настасья поняла.
— Ну так веди! Может, там же и пообедаете.
Марья Федоровна и Анна Петровна сидели дома — где ж им еще быть после службы, двум старухам? Когда в горенку вошла, ведя Никиту за руку, Авдотья и поставила его перед родной бабкой, первой опомнилась мамка:
— Батюшки-светы, Никитушка! Я бы и в толпе признала!
Марья Федоровна не закричала, не рассмеялась счастливым смехом, молчала довольно долго. И сказала:
— Ты его сберегла… Ты его воспитала… Ты, ты…
И покачнулась на лавке.
Ее отпаивали холодной водой, курили перед лицом жжеными перьями. Наконец уложили на лавку.
— Это с ней случается, — шепнула мамка. — А и ты хороша — нет чтоб как-то ее приготовить… Вышло — как снег на голову…
Потом все вместе сидели за столом. Марья Федоровна не сводила глаз с внука, который решительно ничего не понимал.
— Петровна, свет мой, добеги до Норейки, пусть бы Матюшка добежал до Торга, принес пряников, принес калачей, левашников, пастилы!
— Что за имя такое — Норейка? — спросила Авдотья. — Впервой слышу. Какое-то не русское.
— А не имя, лапушка моя! Прозвание ему — Норейко, — объяснила мамка. — Он не из здешних посадских людей. Он на здешней вдове лет с десяток тому женился. Матюшка ему — не родной, а родных уже трое. Звать его Осипом. Осип Норейко — вот как!
Авдотья задумалась — до чего ж странное прозвание, хотя на Москве и не такие случаются; до Смуты по соседству жил Авдей Осинова-Нога, и ничего — как-то соседи притерпелись. Но Марья Федоровна отвлекла ее разговором про обед, и больше уж про Осипа Норейку речи не было. Потом прибежал его пасынок Матюшка, получил деньги на пряники с калачами, да с лихвой — чтобы радостней было бежать. Потом Петровна споро накрыла на стол, и все, помолясь, сели.
На душе у Авдотьи впервые за долгое время было светло — словно в родной дом попала. Она видела, что Марья Федоровна уже безумно любит внучка, уже всячески старается ему угодить, уже подарила пять алтын — на лакомства.
— Потом, Бог даст, дойду до соседки Ефросиньи, она знатные рубахи на продажу шьет. Нарядим Никитушку, как маленького царевича! — пообещала бабка. — Ведь до чего ж хорош! Волосики светленькие вьются — как у моего Никитушки. Ангел, чистый ангел!
И Авдотья поняла — жизнь готовит ей еще немало радостей.
Прибежал Матюшка, принес большой калач, три пряника, полдюжины левашников и сказал:
— А отпустите Никишку со мной! У нас на соседском дворе качели, для девок поставлены, нас туда пускают! Соседи уехали, дома один старый дед, уже почти не выходит, нас просили за двором присмотреть! Я его приведу!
— И впрямь, что отроку с нами, со старухами, сидеть? — спросила мамка. — Пусть потешится!
Никита обрадовался несказанно — взрослые разговоры, при которых велено сидеть и молчать, ему уже надоели. И Матюшка показался ему отличным товарищем — парнишка рослый, улыбчивый, нрава мирного, уживчивого. Этот не станет добровольно сидеть дома за книжками о божественном.
— Ступай, мой голубчик, — сказала Марья Федоровна. — Да смотри, в свайку не играй. Эта игра опасная.
Про свайку Никите еще Иван Андреевич Деревнин рассказывал: что-де из-за этой игры погиб маленький царевич Дмитрий Иванович. Заостренных железных прутиков и колец дома не водилось. А научиться Никите страх как хотелось.