Но на излете Смуты случилась беда. Польский королевич Владислав хорошо помнил, что ему был обещан московский престол, и выступил с ратью на Москву. Было это осенью 7126 года от сотворения мира — или же 1617 года, как считал европеец Владислав. По случаю войны опять разгулялись воры, налетчики и прочие лиходеи. А простому человеку как знать, кто разорил и поджег его дворишко: литвины, ляхи, казаки, черкасы или доморощенные ироды? Когда Владислава прогнали, в Москву хлынули челобитные. Докопаться до правды была невозможно, и Боярская дума в конце концов запретила расследование грабежей и разбоя той поры, сославшись на то, что была война, а война все спишет.
Вот такое наследство досталось князю Пожарскому. И он отлично понимал, что ватаги и ватажки, оставшиеся безнаказанными, никуда не делись.
Князь и Чекмай выписывали не только имена сыщиков, застрявших в Устюжне или Соликамске, не только имена, схожие с литвинскими, делая приписки вроде такой: сдается, замешан в краже кошеля с деньгами у попа Амвросия. Им хотелось отыскать людей, что служили в Земском и в Разбойном приказах не за страх, а за совесть. Они — те, кто не штаны в приказной избе просиживал, а сам выходил с оружием брать татя и злодея.
Никого лишнего в комнату, где проводились эти изыскания, не впускали. Чекмай ночевал не в своей горенке, а в чулане, примыкавшем к комнате. Туда же им приносили кушанье.
— А вот… — Чекмай приподнял столбец. — Павлик Бусурман. Именно так — Павлик. Отличился, когда брали иродов, что священника с дьячком убили и церковь обокрали. В третий раз уж он в столбцах Земского приказа мне попадается. Сдается — наш человек.
— Приказный?
— Да нет, стрелец. Из тех, кого приказные для опасного дела употребляют.
— Берем. Запиши. А у меня — Ермачко Смирной. Тут запутанное дело — думали, он на посадского человека клевещет, оказалось — как-то опознал налетчика.
— Хорош Смирной…
— Чекмай, надобно Мамлея Ластуху сыскать! Вот кто — лазутчик милостью Божьей! Он после Смуты в Москве осел, а когда от королевича Владислава отбивались — сам пришел и стал в строй, я его тогда видел.
— Точно! Его ни с кем не спутаешь. Я с ним в деле был — еще когда на Москву шли, под Ярославлем. Помнишь, когда на две седмицы в поиск уходили да пропали, и дружок мой Глебка уж собирался панихиду служить, уж попа нанял! А тут — мы! В церковь прибежали, помнишь? Кричали: вот-де мы, из гробов вылезли! Как тот евангельский одержимый!
Князь недовольно фыркнул.
— Ты нас тогда еще скоморохами обозвал, — напомнил Чекмай.
— Отчего ж — обозвал? Вы и были истинные скоморохи. Вы ж на паперти, аки бесы, скакали. А Ластуха ржал, как жеребец стоялый. Все войско потешалось.
— На войне без этого нельзя…
— Нельзя…
Оба задумались, вспоминая былое.
Чекмай заметил — было не только веселое безобразие, была кровь ручьями, много боевых товарищей полегло. А вот, видно, время еще не пришло прикасаться к этим воспоминаниям. Когда сидели за столом с Глебом и Митей — тоже о скорбном не говорили. Митя вспоминал, как мешочек с шахматными фигурками с собой возил, а шахматного столика не было — так он клетки на земле чертил. Тоже бойцы смеялись и поддразнивали…
— А ведь скоморохи нам могут пригодиться, — сказал Чекмай. — Их в богатые дома зовут хозяев тешить. А коли у кого на дворе скоморохи галдят, тут же народ сбегается — повеселиться. Вот кого надобно нанять! Их многие знают, они всюду могут приходить, они лучше всяких лазутчиков.
— Да — коли они нам служат. А коли налетчикам? — так князь остудил Чекмаев пыл. — Но ты прав, приглядеться к веселым не мешает. Ну, на сегодня хватит. У меня уж в глазах рябит.
— Хватит, — согласился Чекмай. — Прилег бы ты, княже. А я пойду искать стрельца Бусурмана.
— И прилягу.
Князь не любил признаваться, что давние раны порой сильно беспокоят.
Чекмай сам расправил на скамье тюфячок, сам укрыл князю ноги беличьим одеяльцем. А потом надел мясного цвета однорядку, просунув руки в прорези там, где пришиты рукава, рукава же в хорошую погоду просто связываются за спиной, чтобы не мешали. Он вышел во двор — и даже захлебнулся свежим весенним воздухом. Там он окликнул дворового парнишку Миколку и велел сыскать Гаврилу. Сам же прошел в уцелевший сад — невеликий, но в хозяйстве необходимый. Когда в семье девицы на возрасте — где ж им летом быть, как не в саду?
Чекмай сам себе напомнил: спешно нанять толкового садовника, чтобы привез саженцы и укоренил их, как полагается, пока не поздно. Также этот толковый садовник укажет место, где копать пруд. В московских садах до Смуты всегда пруды были. В тот, что на княжьем дворе, столько всякой дряни за эти суматошные годы было сброшено — чем чистить, проще зарыть и сделать новый.