— Сей? — спросил Чекмай.
— Он самый.
— Возвращайтесь. Он не опасен.
Но молодцы остались стоять у калитки. Мало кому внушил бы доверие кудлатый человек, что среди бела дня разгуливает в бабьей рубахе.
— Ступай прочь, Бусурман, тебе тут делать нечего, — сказал, подойдя, Чекмай.
— Ты мне сперва скажи, из какого списка собрался меня вычеркивать.
За несколько часов Павлик протрезвел. Говорил внятно, глядел прямо.
— Рубаху где взял?
— С веревки стянул. Я верну.
— Ступай. Ты нам не надобен.
— А коли пригожусь?
— Бабьи рубахи с веревок таскать?
— В каком списке я был?
— Мы искали нужных людей. Думали, из тебя выйдет толк. Ошиблись, ты уж прости, — Чекмай повернулся и пошел прочь.
Павлик забежал вперед и заступил ему дорогу.
— А ты испытай меня!
— Есть на Москве человек, Мамлей Ластуха, — поразмыслив, сказал Чекмай. — Он лет сорока, я полагаю, а лицом, хотя имя вроде татарское, почти не смахивает на татарина. Разве что глаза как-то по-татарски щурит. Где обретается — хрен его знает. Вот тебе три дня. Отыщешь — будем разговаривать. Нет — не обессудь.
— Сыщу. А как с ним дальше быть?
— Приходи сюда, спроси Чекмая. Да без лишнего шума.
— И то будет исполнено, — как полагается приказному служителю, четко отвечал Павлик. Затем, не прощаясь, повернулся и зашагал прочь. Люди давали дорогу чудаку в бабьей рубахе и громко смеялись у него за спиной. Но его это вовсе не смущало.
Чекмай проводил Бусурмана взглядом и усмехнулся — чего только не увидишь на княжьей службе…
Оказалось — было еще поручение, да такое, что похожего исполнять не доводилось. К нему подбежал Ивашка, служивший на посылках, и доложил, что княгиня велит прийти.
Прасковья Варфоломеевна редко напрямую о чем-то просила Чекмая, а более — через мужа. Именно князь еще зимой передал, что она сама хочет выбрать изразцы для нового дома, так чтобы ей принесли образцы. Князь укатил по зимнику в Новгород, а Чекмай сам был при том, как два купца предлагали княгине товар.
— Что твоей милости угодно? — спросил он, поклонившись и встав в дверях опочивальни.
— Сослужи мне службу — поезжай на двор покойного князя Зотова и забери оттуда княжну Вассу. Вот ее мамка, она с тобой поедет, — княгиня указала на женщину средних лет, стоявшую у стены вместе с комнатными женщинами.
— Исполню, коли велишь, — отвечал несколько удивленный поручением Чекмай. — Только возок наш… Подойдет ли для княжны?..
Возок был стар, и Чекмай собирался к следующей осени раздобыть новый.
Княгиня посмотрела на мамку.
— Так нам хоть на старой кляче верхом, лишь бы поскорей оттуда уехать, — сказала мамка. — Беда, беда!
В возок заложили возника, на облучок сел Пафнутьич, на другого возника вскочил верхом Чекмай, с ним пошли пешком Дементий — пожилой мужичище той породы, что бычка могут на плечах унести, и Стенька — тоже крепкий детинушка.
Дементия Чекмай раздобыл в Новгороде — тот был ведомым кулачным бойцом, не раз стаивал в стенке, в самом челе, хотя бойца-надежи, что прорывает с налету стенку противника, из него не получилось, чересчур тяжел для быстрого бега. Решив, что такой кулак величиной с горшок-кашник на войне непременно понадобится, Чекмай сговорился с ним и увел его с собой. И точно — в поиск Дементий не ходил, был изрядно велик и неповоротлив, а при князе состоял и однажды этим самым кулаком насмерть зашиб подосланного убийцу.
А пока запрягали одного возника и седлали другого, мамка Манефа Григорьевна все обсказала.
Княжна в Смуту потеряла родителей, жила при бабке, а та возьми да и помри. В тот же день часть дворни разбежалась — ушли дворник, истопник, кухарка с мужем. Близкой родни не осталось, одну Вассушку в терему оставлять негоже. Опять же — положил на нее глаз некий молодец и вбил себе в голову, что непременно должен ее увезти. Пока бабка была жива — он не осмеливался, а теперь девицу и защитить некому. Григорьевна и побежала к княгине Пожарской…
— Кабы у нас государыня была! — говорила она Чекмаю. — Так нет государыни, государя никак не женят. А заведено — при царице живут боярышни-сиротинушки, учатся рукодельям и Закону Божию, и она их замуж выдает. Была бы государыня — я бы ей в ноженьки пала: забери Вассушку, спрячь ее! А государыни-то и нет…
— Да, тут у нас сущая беда, — согласился Чекмай.
О том, как молодой государь пожелал жениться по собственному выбору, да злые люди помешали, вся Москва знала. Великая инокиня Марфа, не пожелав видеть невесткой Марью Хлопову, сейчас, сказывали, избрала княжну Марью Долгорукую. С этим делом уже следовало спешить — молодца стараются обыкновенно женить лет в двадцать, а государю — двадцать восемь, поди.