Выбрать главу

Он шел просто так, без особой цели, поглядывая на девок, дошел до забора Сретенской обители, повернул налево, попал в переулочек. А там, в переулочке, сбежалась стайка девок и молодых женок. Встав перед воротами они, сговорившись, закричали дружным хором:

— Фе-до-руш-ка! Фе-до-руш-ка!

Что-то словно щелкнуло в Гаврилиной голове.

Он за последнее время перелопатил здоровенную кучу приказных столбцов, и в одном точно имелось это бабье имя — Федорка. Но чем оно могли привлечь внимание?

Гаврила остановился, производя в памяти раскопки. Девки меж тем продолжали звать подружку.

Калитка распахнулась, выбежала молодая смеющаяся женка, придерживая убрус на голове. Она летела, почти не касаясь земли ногами в красных ичедыгах; летела, как лепесток, спорхнувший с ветки; летела, как подхваченный ветром мотылек. Подружки поймали ее, увлекли за собой и понеслись, голосистые и быстроногие, по переулку.

А Гаврила остался стоять, разинув рот и утратив всякое соображение.

Глава пятая

Человек, носивший для него самого загадочное прозванье «Бакалда», лежал в постели и при каждом движении охал. И отец его был Бакалда, и дед, а глубже он не заглядывал.

Рядом сидела его матушка и обливалась горькими слезами.

— Я уж всюду челобитные снесла, — плача, говорила она, — и в Стрелецкий приказ, и в Земский, и в Разбойный!

— В Разбойный-то для чего?

— Так он-то, Бусурман, сущий разбойник!

Бакалда не стал называть родную матушку дурой, хотя стоило бы. Разбойный приказ ведает грабежами и смертоубийствами за пределами Москвы, а стычка Бакалды с Бусурманом случилась посреди Москвы, в Рядах, а именно — у каменных лавок Седельного и Саадачного рядов. Виной всему был бестолковый приказчик. Павлик вздумал купить себе новую берендейку. Эта кожаная перевязь через левое плечо, к которой подвешена дюжина прекрасных точеных деревянных зарядцев для пороха, обтянутых красной кожей, с красным же кошелем для пуль и фитиля, должна была стать его гордостью и предметом зависти товарищей по стрелецкому полку. Берендейку Павлик присмотрел еще вчера, но решения не принял, а с утра понял, что без нее и жизнь не мила. Но точно то же пришло на ум стрельцу Тишке Бакалде.

Дружбы меж обоими стрельцами особой не было, но и мордобития тоже. И вот чуть ли не лбами столкнулись возле той щегольской берендейки. Приказчику бы сказать, что она уж обещана либо одному, либо другому, либо вообще кому-то третьему, но он по дурости этого не сделал, и стрельцы схватились драться. Бакалда — высок и дороден, Бусурман тонок и верток, и он, не полагаясь на кулаки, которые против Бакалдиных кулачищ — как яблочко против астраханского арбуза, исхитрился охотницкой ухваткой поймать противника за руку и кинуть на прилавок. Так кто ж знал, что у Бакалды ребра такие хилые?..

Кончилось все это очень плохо. Бакалда был в Стременном полку знаменщиком, когда государь выезжал — он торжественно нес перед стрелецким строем тяжеленную шелковую хоругвь, Бакалдой начальство гордилось. А за Бусурманом уже числились всякие проделки. Вот его и турнули из полка. Князья Черкасские же не заступились — по той простой причине, что им уж надоело заступаться. Хотя служба в стрельцах считалась пожизненной, но вот именно Бусурману не повезло.

Павлик побежал к знакомым подьячим Земского приказа, для которых немало потрудился. Ему сказали: ты что, не знаешь, что мы для своих дел берем, когда надобно, полковых стрельцов, а ты теперь кто?

Как и полагается русскому человеку — а Павлик считал себя безупречным русским, — Бусурман с горя запил. Пил три дня, пропил многое, осталась старая берендейка, с ней он и шатался из кабака в кабак, чтобы все видели — стрелец идет!

А потом, когда Чекмай и Гаврила притащили его на речной берег и вылили ему ведро воды на голову, Павлик вдруг осознал, что стрельцом он не будет уже никогда. И избавился от берендейки вместе с рубахой.

Потом его куда-то вели, где-то спать положили, укрыв рядниной, он проснулся, под ноги подвернулась какая-то лестница, он куда-то попал, там его били, и тогда он протрезвел окончательно.

Его изгнание со двора сопровождалось громоподобным голосом:

— Вычеркиваем из списка — и пусть катится на все четыре стороны!

Оказавшись на улице, Павлик некоторое время стоял, прислушиваясь к себе и осознавая мир заново. Все было более или менее понятно, кроме списка. И он ощутил обиду: из полка выгнали, побили, без рубашки почему-то остался, так еще и вычеркнули из какого-то списка!