3. О волках и ягнятах
Мостовые затемненного города поблескивали от измороси как лакированные. Фалько, стоявший у памятника адмиралу Окендо возле отеля «Мария-Кристина», поднял воротник плаща и смотрел из-под поля шляпы, как из тьмы соседней улицы, гремя, звеня и рассыпая искры, надвигается, приближается и вот замирает на площади светлое пятно.
– Здравствуй, котик.
Пакито-Паук спрыгнул с подножки трамвая и направился к Фалько. Трамвай со звоном двинулся дальше, а щуплая неторопливая фигурка обрела более четкие очертания, и во влажном воздухе повеяло знакомым запахом розовой воды и бриллиантина.
– Спасибо, что откликнулся.
Окутанные сумраком, они стояли рядом. Фалько мельком подумал, что это в точности соответствует их причудливым отношениям: хотя место Паука в иерархии спецслужбы гораздо ниже, время от времени они действуют плечом к плечу, и бóльшая часть их жизни проходит вот на таких тайных встречах и в опасной полутьме. На свету они провели гораздо меньше времени.
– Ну о чем ты говоришь…
– Да вот о том и говорю. – Пакито выжидательно помолчал. – Ну что – пойдем в кафе какое-нибудь? В неприметное место?
Фалько взглянул на отель, потом огоньком зажигалки осветил циферблат часов. Красноватый отблеск отразился в выпуклых глазах Пакито, глядевших из-под узкого поля элегантной английской шляпы. Скользнул по дугам выщипанных в ниточку бровей, по жестокой складке маленького розового рта. Руки Паук, как всегда, держал в карманах пальто, и, как всегда, было неизвестно, что за смертоносную штуковину он достанет оттуда в следующую минуту.
– У меня поблизости будет дельце небольшое… – Фалько погасил зажигалку. – Так что поговорим лучше здесь.
– Как хочешь. Может, прогуляемся до реки?
– Пошли.
Пересекли площадь и вышли на проспект возле Урумеа. Противоположный ее берег тонул в темноте. Слева, в самом широком месте, на фоне еще не окончательно почерневшего неба четко вырисовывались силуэты моста и курзала.
– Люблю затемненные города, – заметил Пакито. – А ты?
Фалько закурил.
– Ничего особенного.
– А меня прямо завораживают… Полумрак так хорош для преступления и греха.
Немного помолчали, уставившись на черное полотно реки. Слышно было, как у ног плещет о камни вода.
– В Биаррице, как я понял, все хорошо кончилось, – сказал Пакито.
– Смотря для кого.
Послышался негромкий свистящий звук – Паук засмеялся сквозь зубы.
– Замели следы, машины привели в негодность. Когда уходили, сеньора начала приходить в себя… Прогулялась на славу.
– Четко сработали.
– Сейчас из него, наверно, вытряхивают последние крошки?
– Вероятно.
– А девочка?
– Какая девочка?
– Дурака не валяй! Которая с тобой была, пышечка такая.
– А-а… Да в порядке она. Тоже где-то здесь.
Снова послышался свистящий смешок.
– Что ж, надеюсь, Вепрь остался доволен. Поздравления никогда до меня не доходят.
– Считай, получил.
– Замечательно.
Еще немного помолчали, глядя в ночь. Сзади проехал автомобиль, и от его наполовину прикрытых фар на землю легли их тени. Одна другой была по плечо. Потом вновь воцарились тьма и тишина.
– У меня к тебе маленькая просьба.
– Да? И какого же рода?
– У моего… гм… дружка неприятности.
– Политические?
– Да.
– Близкий дружок?
– Ближе некуда.
Во влажном воздухе сигарета в пальцах Фалько отсырела. Он поднес ее к губам, затянулся в последний раз и швырнул в реку. Пакито тем временем рассказывал: очень славный и хорошенький мальчик, работает наборщиком в типографии, в бурные времена, как водится, был сумасбродом и обзавелся членским билетом Всеобщего союза трудящихся, участвовал в двух, не больше, политических манифестациях, где всего лишь ораторствовал, ничего другого. Мятеж националистов был для него как гром среди ясного неба, и он предпочел стать не к стенке, а в ряды Фаланги. Успел даже повоевать немного на фронте, под Сомосьеррой, пострелять из окопа. Однако его кто-то узнал, вспомнил, а дальше все пошло как по писаному. И теперь его, несомненно, ждет прогулка в один конец в компании людей с карабинами.
– И где он сидит?
– В Бургосе, в городской тюрьме… Можно что-нибудь сделать?
– Попробуем.
– На моем уровне ничего не вышло. Я нужен, только когда надо нож кому-нибудь сунуть. И потом, дело это такое… сам понимаешь… интимное.
– Да уж понимаю.
– Мальчишка уж больно славный…
– Верю тебе на слово.
– Меня никто слушать не хочет, говорю же. Эти, мол, ваши гомосячьи дела нас не касаются… Наша новая Испания стала до тошноты правильная и мужественная. Но ты – дело другое, не чета мне, другого, как говорится, поля ягода. Звезда отечественного шпионажа, правый глаз адмирала. Тебе довольно улыбнуться, чтоб любое дерьмо фиалками запахло.