— Мне кажется, это не слишком этично с их стороны.
— В тюрьмах нет места этике.
— Здесь, наверное, и черный рынок имеется?
— Да.
— И что же там продают?
— Все, что заключенные не могут получить на законных основаниях.
— Даже наркотики?
— И множество других вещей.
— Это каких же?
— Тебе будет неприятно об этом слушать, Сабрина. — Дерек прищурился. — Кстати, почему ты задаешь так много вопросов? Неужели тюремная жизнь до такой степени заинтересовала тебя?
Сабрина пропустила его вопрос мимо ушей и сказала:
— Я не вижу на тебе новых шрамов. Неужели благоразумие восторжествовало и ты решил не принимать больше участия в драках?
— В прошлый раз я не дрался. Наоборот, пытался остановить драку, — криво усмехнувшись, произнес Дерек.
— А вообще-то драки здесь часто случаются?
— Да. В тюрьмах полно озлобленных людей. А от озлобленности до насилия — один шаг.
— Что предпринимает администрация, когда начинается драка?
Дерек откинулся на спинку скамейки, вытянул ноги и скрестил их в щиколотках.
— В некоторых случаях к участникам применяют дисциплинарные меры. Но обычно надзиратели делают вид, что ничего не случилось. Если драку затевает заключенный, который занимает в тюремной иерархии высокое место, его не трогают, поскольку опасаются беспорядков.
Сабрина исподтишка глянула на его суровый профиль.
— Ты принадлежишь к такого рода элите?
— Нет.
— Значит, у тебя нет определенного места в тюремной иерархии?
Дерек отрицательно помотал головой.
— Разве такое возможно?
— Возможно. Но за это, как и за все на свете, надо платить.
— И какова же цена?
— Одиночество.
Сабрина понимала, что он говорит в основном об одиночестве душевном, эмоциональном.
— Должно быть, выдержать такое не просто.
— Но я выбрал именно этот путь. Держусь особняком, стараюсь ни во что не вмешиваться. Короче говоря, делаю все, что в моих силах, чтобы уйти от действительности.
Сабрина отлично слышала крывшуюся в его словах горечь. Пытаясь отвлечь Дерека от неприятных мыслей, она нежно погладила его по руке.
— Что тебя здесь заставляют делать? — При этом она рассматривала его пальцы — длинные и сильные. — Грязи у тебя под ногтями нет, мозолей на руках — тоже.
— Я работаю в прачечной.
Сабрина была изумлена. Она полагала, что он сидит в офисе администрации и ведет отчетность или подшивает какие-нибудь дела. Но прачечная? Стоило только Сабрине представить себе горы грязного мужского белья, как ее стало подташнивать. С другой стороны, откуда ей знать, чем здесь занимаются заключенные? Может быть, другие виды работ еще хуже?
Дереке без труда расшифровал ее молчание.
— Моя задача — вынимать чистую одежду из сушилки и складывать ее в стопки.
— И сколько же часов в день это занимает?
— Четыре.
— Значит, свободное время у тебя все-таки остается, что ты еще делаешь?
— Считаю, сколько дней мне осталось до выхода из тюрьмы.
— Ну а кроме этого?
— Пересчитываю дырки от дротиков в стенах моей камеры.
Сабрина не обратила внимания на прозвучавшую в его голосе иронию и продолжала задавать вопросы.
— А какая она, твоя камера?
В его взгляде промелькнуло раздражение.
— К чему эти вопросы, Сабрина? Камера есть камера, ли ты думаешь, что на полу у меня иранский ковер, на стенах — итальянские шелковые обои, а в алькове стоит раскошная кровать с балдахином, то сильно ошибаешься. В камере у меня койка, книжная полка да стол. Унитаз еще имеется — а так больше ничего. Когда-то на всех этих предметах имелись казенные ярлыки с номерами, но теперь и их нет. Отвалились по дряхлости.
— Не сердись, Дерек. Никакого подвоха в моих вопросах нет. Просто мне любопытно.
Дерек нахмурился.
— Я тебе вопросов о твоей спальне не задаю.
— Хочешь — спрашивай. Ничего примечательного в ней нет. Я не дизайнер и не декоратор, поэтому она отделана профессионально, но без души.
Дерек уже сто раз пожалел, что упомянул о ее спальне. При мысли о том, что она проводит там ночи с мужем, у него сжимались кулаки. Незачем ему было заводить об этом разговор! Но тогда какого черта она гладила его по руке? После таких поглаживаний в голову бог знает что может прийти. И как только она этого не понимает? Походя его приласкав, она исчезнет, а он останется в тюрьме наедине со своими мыслями. И будет ждать ее возвращения — две недели, три… месяц, короче, вечность. Несмотря на свои разговоры о склонности к одиночеству, он уже сейчас чувствовал на своих плечах его непомерную тяжесть.