- А вы знаете мое имя, Сачлы-ханум Алиева? - ворковал Субханвердизаде. Гашем! Голя... (Голя - Коля - ред.) Голя Субханвердизаде. Я никогда не бываю официальным, замкнутым. С молодыми кадрами я проще простого. Не так ли? И надеюсь, что вы, ханум, тоже станете относиться ко мне, к Голе, просто, без церемоний, по-родственному. Что?..
- Доктор Баладжаев велел мне поставить вам банки на спину и на грудь, сказала Рухсара ледяным тоном,
Субханвердизаде, едва она сняла банки, молниеносно повернулся, лег на спину поудобнее, - руками теперь можно действовать...
- Я искренне, всем сердцем уважаю освобожденных женщин Востока! - без передышки начал он очередное излияние, втихомолку играя шелковистыми, падающими на его плечи косами склонившейся, поглощенной делом Рухсары. - Когда я приезжаю в командировку в Баку, то обязательно иду в театр на "Севиль"... Да, я в восторге от этого замечательного спектакля, но все же, Сачлы-ханум, не могу согласиться с высмеиванием Балаша. Действительно, женщины Востока: - это женщины Востока, но ведь и мы, грешные, тоже - мужчины Востока! Хе-хе!.. Гашем остался довольным своим остроумием и раскатисто засмеялся. - Разве мы имеем право забывать, что мужчина - покровитель, глава и сень семейного гнезда? Разве коммунизм отрицает семью, дом? Нет, нет и еще раз нет!.. Значит, женщина обязана беречь своего покровителя, ухаживать за ним, лелеять и нежить.
Уловив, что Рухсара взглянула на часы и приготовилась снимать банки, Субханвердизаде вдруг вздрогнул всем жилистым телом и застонал.
- Снимите скорее вот эту, эту!.. Больно! Ай!.. Сжальтесь, прошу вас! - И, схватив девушку за обе руки, сильно, рывком притянул к себе, - Ханум! Ради бога...
Растерявшись, чувствуя, что сердце нырнуло куда-то в глубину, Рухсара вырвалась, быстро сняла все банки, сложила их в чемоданчик, туда же швырнула комок ваты, флакон со спиртом. Едва ли она сейчас сознавала, что делала, - все движения были привычно механическими, заученными еще в медицинской школе.
- Вы уходите, ханум? - воскликнул Субханвердизаде с неподдельной жалостью: добыча-то все-таки ускользнула...
- Да.
- Очень хорошо, очень хорошо!.. Вы превосходный медицинский кадр, ценный специалист. Я рад, что вы приехали в наш городок, что я познакомился с вами. Теперь мы избавились от услуг таких невежественных, грубых медицинских кадров, как знакомая вам Гюлейша... - И добавил: - Кстати, а какая у вас зарплата?
- По тарифу! - Рухсара пожала плечами.
- Понимаю отлично, что по тарифу, но я не этим интересуюсь, я хочу знать, сколько же приходится на руки?
- Триста.
- Всего триста! - Субханвердизаде всплеснул руками. - Этого очень мало... И наверно, приходится помогать семье?
- Да, конечно, приходится, - девушка не знала, радоваться ей или горевать от этих настойчивых вопросов. - Сестры-школьницы. Братишка. Мама.
- Разве ваша матушка не работает? - удивился Субханвердизаде.
- Да, не работает.
- Но почему, почему?.. Труд украшает человека. Энгельс писал, что труд, собственно, создал человека. Если есть какие-либо затруднения с работой, я незамедлительно напишу в Баку, чтобы вашу маму устроили на приличную работу.
Рухсара всхлипнула, зажав рот платком.
- Пять месяцев назад маме трамваем отрезало руку. Чадра в колесах запуталась!
- Бедняжка, бедняжка! - с трогательным видом произнес Субханвердизаде и опять попытался ухватить девушку за руки, притянуть к себе, но Рухсара отступила на шаг от кровати. - Но ведь можно же устроить детей в приют, а маму в дом инвалидов.
- Никогда не соглашусь на это! - Голос Рухсары зазвенел непреклонной решимостью.
- Та-ак! - Субханвердизаде покровительственно крякнул. - Я не ошибся в вас, Сачлы-ханум, у вас действительно чистая душа, любвеобильное сердце... Мы увеличим ваш оклад, э-э-э, вдвое, будете получать шестьсот рублей!
- Можно работать в две смены? - радостно спросила девушка и благодарно взглянула на него.
- Ну, зачем же! - мягко произнес Субханвердизаде, бросив из-под ресниц на осчастливленную девушку нежный взгляд. - Конечно, если... э-э-э... потребуются ночные визиты, ну вот как сегодня, то вы же не откажетесь?
- Еще бы! - вырвалось у Рухсары.
- Вот видите!..
"Он совсем не такой, каким показался мне сперва, - подумала растроганная девушка. - Он добрый, с открытым большим сердцем!.. Да, только такому человеку и можно доверить пост председателя!"
И, прошептав: "До свидания!", она вышла из комнаты.
"Будь ты не Сачлы, а Дашдемир (Дашдемир - камень, железо; в данном случае звучит "твердокаменная" - ред.), все равно станешь мягкой овечкой!". Субханвердизаде прищелкнул пальцами.
Ежась от студеного ветра, Рухсара быстро шагала, почти бежала по темной улице, и ее пугало, что каблуки слишком уж громко стучали по тротуару.
Но вот, слава богу, и больница.
У калитки ее поджидала продрогнувшая Гюлейша.
- Где же ты пропадала, девушка? - запела злорадным голоском она. - Я проглядела все глаза, тебя высматривая. И в больницу забежала, и в комнатку к тебе заглянула, - нигде нету, словно в просяную бусинку превратилась, в щель закатилась, валлах!..
У Рухсары от гнева вздрогнули ноздри, но она сдержалась, молча прошла мимо.
- А ты, девушка, зафорсила, задаваться стала! - фыркнула Гюлейша. Подумаешь, ей доверили ставить банки самому председателю!
С балкона послышался хриплый, будто отсыревший от затяжного дождя голос Баладжаевой.
- Ай, Гюлейша, кто это там? А-а?..
- Кому же быть, как не Сачлы!
- Откуда же ее несет в такую позднюю пору? - изумилась Ханум.
- От председателя исполкома.
- Тшшш! - ахнула Баладжаева. - Послушай, милая, быстро же она нашла дорогу в тот дом!.. - Перевесившись через перила, Ханум издевательски воскликнула: Браво, девушка, хвала тебе, молодчина!
Гюлейша насмешливо протянула:
- Она ставила председателю банки! Понимаешь... Ханум, ба-ан-ки-и!..
- Да продлит аллах жизнь человека, придумавшего эти банки! - расхохоталась Баладжаева, видя, что теперь беда ее миновала. - Ловко ж эта девчонка нашла дорогу к истине! Как говорится, застрели гуся, и котел твой переполнится. Чем миндальничать с бедняками, ставь банки самому старшему начальнику, садись ему на шею, - пускай верблюд носит тебя, а ты посмеивайся!..
Задыхаясь от слез, Рухсара пробежала мимо сплетниц, закрылась на ключ в своей темной комнатке и упала на койку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Кеса чувствовал себя отвратительно: облизывая ложку снаружи, он не заметил, как давга пролилась ему на рубаху.
Еще недавно он с нетерпением всматривался в небо, надеясь, что вот-вот появится самолет с долгожданной комиссией, с врачами, а может, и с профессорами, и гнусное злодеяние раскроется, и его, Кесу, увенчают славой... Но, прильнув ухом к замочной скважине, он только что подслушал разговор вероломного Субханвердизаде с неприступной Сачлы, не ведающей своего счастья, и с ужасом сказал себе:
"Да это ж все притворство! Ах, лицемер, ах, обманщик! А я - то, я оказался дурнее дурака, глупее глупого... Значит, я, как шелкопряд, наматывал, наматывал на самого себя нить смертного савана! И-иых!.."
На цыпочках Кеса прошел по террасе в свою убогую комнату. При малейшем шуме и стуке он вздрагивал: аэроплан...
Пушистый откормленный кот, единственное украшение комнаты, мирно спал, вытянув лапы, на подушке хозяина.
- Хотел бы я быть на твоем месте, пятнистый! - с завистью сказал Кеса. После моей телеграммы прилетит аэроплан с комиссией, и я опозорюсь на весь свет!.. Что же делать? Отравить этого проклятого Гашема уже нет ни времени, ни случая... - Он с ожесточением почесался: вся кожа зудела. - Теперь скажут: Кеса сошел с ума, свяжут по рукам.
"Ну, зачем ты ввязался в это дело, сорочья ты голова? - упрекал себя Кеса, раскачиваясь, как плакальщица на поминках. - Ах, если бы довелось выйти сухим из воды, я, несомненно, прожил бы тысячу лет!"
Ему захотелось нестерпимо с кем-нибудь пооткровенничать, излить душу. Но к кому же идти? К телефонисту Аскеру? Опасно... А вдруг парень этой же ночью разнесет весть по всем проводам, разгласит тайну Кесы? Нет, от Тель-Аскера мало толку.