- Ну, что за неприятность!.. - ахнула Афруз-баджи, сидя на ступеньках террасы, любуясь копошившимися у ее ног курами. - Купил бы ребенку хоть сотового меду!
С этим поручением Кеса управился за несколько минут, но дотошная Афруз-баджи внимательно осмотрела покупку и осталась недовольной.
- Что за гадость принес, ай, Кеса? Это же не мед, а лесная гниль, это козий помет!.. Немедленно же перемени да разбей голову той нахалке, которая всучила тебе такую несусветную дрянь!.
Пререкаться с женою Мадата, ставшего в районе сильным человеком, было не с руки. Никто ж не заставлял - сам принес мешок ячменя. Кеса упрекал себя за кротость, раскаивался, что связался с неугомонной женщиной, но все-таки отправился снова на базар.
- Возьми обратно... твой захримар! (Захримар - змеиный яд - ред.) отыскав торговку, сказал он заплетающимся языком: ночью-то глаз не удалось сомкнуть. И, стащив с головы выцветшую кепку, вытер крупные, как кукурузные зерна, капли пота.
Окинув возмущенным взглядом безбородого тощего человека, торговка беспощадно отрезала:
- Базар - это базар!
- Что это значит?
- А так!.. Куплено - куплено, продано-продано, ступай подобру-поздорову!.. С неба свалился? - Тетушка затряслась всеми тяжелыми телесами. - Или думаешь, молчать стану, терпеть твои издевки?.. Ишь как разошелся! - И, поднявшись со скамейки, провела перед самым носом Кесы внушительным кулаком. - Ты решил, что перед такой облезлой старой курицей я превращусь в цыпленка? Урод несчастный!..
Вокруг уже собрались плотным кольцом любопытные. Кто-то из сведущих соседей шепнул торговке:
- Послушай, это же курьер самого товарища Субханвердизаде!. Тетушка и ухом не повела.
- Мне-то что с того, что курьер!.. Не превратится же он в осленка дойной ослицы! Мой муженек, царство ему небесное, красным партизаном был. Да я сама снаряды возила на арбе Красной Армии!.. Курьер! Эка невидаль! Пусть только тронет, до центра дойду! Глотку перерву!.. Высосал" весь мед и теперь говорит: "Бери обратно тухлую вощину!" Весь сельсовет дрожит, как осиновый лист, при моем крике!.. А-а-а! Плевать хотела и на Кесу, и на какого-то Заде! Слон верблюда потяжелее. Как же ты, болван, осмелился хаять мой душистый, как цветок розы мед?
Трижды плюнув, что означало высшую степень пренебрежения, Кеса молча повернулся и зашагал к телефонной станции. Нашла коса на камень. Языкастую кумушку не переспоришь, о полнейшем отчаянии Кеса постучал в комнатку Аскера. Тот долго не откликался, наконец заспанный, в нижней рубашке, открыл дверь.
- Исключительно между нами, - передразнивая Кесу, сказал Тель-Аскер, не обращая внимания на чашку с медом в руках вошедшего, - чем же закончилась эта твоя история с аэропланом и комиссией из центра?..
Кеса быстро присел на табуретку, почувствовал, что ноги его ослабли.
- Какой аэроплан? Чего ты чепуху мелешь?
- Исключительно между нами, не валяй дурака! - строго сказал телефонист. Твой эйриплен (Игра слов "эйри" - ложный, кривой - ред.) - грубая афера. И не стыдно тебе?
Кесе почудилось, что он из-под проливного дождя угодил в снежный, колючий, в кровь царапающий лицо буран.
- Да ты откуда узнал?
- А вот узнал!.. Теперь я, голубчик, не поверю ни одному твоему слову о вечной дружбе.
"Если колесо катится под гору, то его не остановит и сам аллах", вспомнил Кеса народную поговорку.
- Слушай, об этом мы завтра потолкуем, а сейчас дай мне, бога ради, три рубля! - обратился он со смиренной просьбой к приятелю.
- Клянусь, ни копейки! - И неунывающий Тель-Аскер вывернул карманы пиджака и брюк, висевших на стене. - У мена, представь, деньги почему-то не залеживаются!
- Что ж, тебя в чайхане кормят бесплатно? - ехидно спросил Кеса, размышляя, как выйти из положения...
- Представь, я приглашен в гости к безбожнику Худушу, - насвистывая, сказал парень, взбил гребешком перед осколком зеркала пушистый чуб, туго затянулся ремнем.
- Жаль мне эту уймищу кур и цыплят, каких ты сожрал, ненасытный шакал, вздохнул Кеса, прикидывая в уме так и сяк, каким же образом откупиться от Афруз-баджи за мед. - Чтоб эта курятина превратилась в гной и вытекла обратно из твоего носа!
- Но почему, ай, Кеса, ты шлешь проклятия, словно безутешная вдова? хладнокровно спросил телефонист. - Курятену, между прочим, ты жрал наперегонки со мною! Но это, конечно, исключительно между нами!.. А где же комиссия из центра? Где эйриплан?
"Назвался груздем, полезай в кузов", - сказал себе Кеса, понимая, что погиб окончательно и бесповоротно.
Ему все-таки удалось умаслить вздорную Афруз-баджи - вызвался сам перемыть грязные тарелки...
В соседней комнате Мадат, облокотившись на подушку, читал газеты.
Решительно засучив рукава, Кеса снял с керосинки кастрюлю с кипятком. Заглянув в угол, он убедился, что таз полон грязных тарелок
"Сама судьба загнала меня сюда, - приходится покориться", - подумал он, со вздохом принимаясь за мытье. Когда вся посуда была протерта до блеска, Кеса на цыпочках вышел на
террасу, поманил к себе хозяйку.
- Аведь у меня есть маленькое дельце...
- К добру бы!
- Проклятье злу, - понизив голое, сказал Кеса, придав своему морщинистому лицу страдальческое выражение.
- Проклятье злу, - охотно согласилась Афруз-баджи, вспоминая тарелку с медом. - У меня смиренная просьба к партийному секретарю.
- Ты же правая рука председателя Субханвердизаде! - разумно возразила хозяйка,
- Конечно, верблюд высок, но слон выше.
На широких щеках Афруз-баджи зацвели пунцовые розы. Значит, ее уважают, с нею считаются, значит, ее заступничество имеет солидный вес.
- Но что в силах сделать, ай, Кеса, мой Мадат? Он же второстепенная личность,
- Ну, не скажите, - Кеса знал, что лесть волшебный, ключик к сердцу надменной баджи. - Теперь району известно, что Мадат первая голова во всех партийных делах!
Афруз-баджи горделиво выпрямилась, выпятила мощную грудь, вскинула тяжелый подбородок. - "Ах, если бы Мадат навсегда остался первым секретарем! Вот было бы славно" - возмечтала она, красуясь перед раболепным Кесой.
- Рухнул мой дом! - прошептал тот, напомнив хозяйке, о своем присутствии.
А в душе Афруз-баджи уже шевельнулась неприязнь к Таиру Демирову, и она начала оттачивать, словно бритву на оселке, свои тайные замыслы.
- Ах, отстань! - капризно обронила она и ушла в комнату, чтобы поскорее угостить мужа вкусным завтраком.
"Если Мадат действительно станет наиглавнейшим в районе, то сколько же просителей столпится у моего порога? - прикинула в уме Афруз-баджи. - Конечно, я буду выслушивать жалобы и помогать этим Мадату, но ведь все просьбы невыполнимы. И благодеяния нужно вершить осмотрительно, с точным расчетом!.. Лишь тогда я и Мадат сможем управлять районом куда мудрее, чем Таир Демиров..."
И Афруз-баджи прочно запечатала свой алый ротик воском, не откликнулась на стоны оставшегося за дверью безбородого.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шесть лет назад семья Мадата ютилась в маленькой комнатке деревянного домика, стоявшего в нагорной части городка, на самой окраине, у неистово шумевшей в овраге речки.
Мадат работал в батрачкоме, как тогда говдрили, и занимался преимущественно заключением трудовых договоров между кулаками и батраками.
Натянув до колен связанные женою шерстяные носки с красными узорами, обувшись в белые чарыки с загнутыми, как птичьи клювы, носами, он перекидывал через плечо сумку с бланками договоров, отправлялся пешком в аулы и пропадал в горах целыми неделями.
Ожидая супруга, Афруз-баджи места себе не находила, металась: "Отгрызут когда-нибудь злодеи кулаки голову моему ненаглядному!.." А идя поутру на базар, она с завистью глядела, как во двор райисполкома въезжали верхом на резвых скакунах начальники, различного достоинства, но все-таки начальники, таких пешком в горы не пошлешь, нет! И сердце Афруз переворачивалось, трещало от унизительных переживаний, как зерна кукурузы на раскаленной сковороде.