"Какая несправедливость! - возмущалась она. - Мой бедненький все пятки себе отобьет, считая версты на каменистых тропах, а эти, на-чаль-ни-ки, знай себе скачут на иноходцах. Мой был батраком с малых лет и остался батраком, не расстанется никак с прадедовскими чарыками. А эти, на-чаль-ни-ки, форсят в хромовых сапогах!
И когда муж, измученный, возвращался из долгого путешествия в горах, то Афруз-баджи его не жалела, - наоборот, обрушивалась с попреками:
- Умным несут арбуз, а тебе ярпуз! (Ярпуз, ярпыз - дикая мята - ред.)
Сильнее всего ее угнетало, что в магазинах продавцы заискивали и лебезили перед женами ответственных работников, из-под прилавка доставали самые модные товары: "Баджи, как вы находите, подойдет? Прелестная ткань!.." Афруз-баджи тем временем стояла в сторонке и терзалась неслыханными мучениями.
- Ай, Мадат, когда же тебя выдвинут в начальники? - приставала она к мужу.
- Не всем же быть начальниками, - благодушно отвечал Мадат. - Если при нэпе существуют кулаки и батраки, то должен же я, коммунист, защищать интересы батраков.
- А что такое за штука - нэп?
- Новая экономическая политика.
- Ну, вот с этой эко-но-ми-ческой ты и сейчас сам батрак, как встарь!.. Неужели нельзя заботу об этих голодранцах переложить на плечи другого коммуниста?
- Чем же я лучше других, ай, Афруз-джан?
- Ты не лучше, конечно, а хуже! - зудела женушка, багровея от злости. Ступай в кооператив и сам увидишь, что твоего имени нету в святцах... Ни разу продавец не окликал меня: "Ай, баджи Таптыгова, примите этот дивный отрез на платье!" Куда бы я ни пошла, всюду суют под нос гнилой ситец. А ведь ты день и ночь скитаешься в горах, ты рваный и босый!.. А если кулаки подстрелят? Ай-хай!.. Скорее с неба посыпется каменный дождь, чем отпустят в кооперативе для твоей несчастной женушки приличный товар!..
У Мадата все еще сохранялось благодушное настроение.
- Эй, женушка батрака, сколько же у тебя платьев? - И тыкал пальцем в обитый полосами железа сундук. Жадность Афруз-баджи была острее сабли.
- Да ну, что за платья, лучше б их вовсе не было!.. И ты смеешь называть этот мешок из синей бязи платьем?
- Ну, предположим, что - мешок из бязи, а рядом?
- Ф-фы, цветастое, пестрое, как твое одеяло?
- Значит, два?
- Гнилой шелк, расползается, как паутина!
- Три, получается? Дальше...
- Марля, больничная марля на бинты и повязки! - сердито восклицала женушка.
- Значит, маркизет белый... Еще?.. - Ф-фы, остальные на меня не лезут!
- Растолстела, вот и не лезут!.. - Мадат горько усмехнулся. - А моя мать за всю жизнь не посетила ни одной свадьбы, как ни упрашивали соседи... Выходного платья не было! А когда шла на поминки, то надевала чужой туман (Туман - широкая юбка - ред.) У тебя, страдалица, сундук ломится от платьев, а все еще недовольна!
- Бый! - Афруз-баджи надулась. - Как можно равнять старуху с молодой, ай, Мадат?
- Да ведь и она когда-то была тоже молодой!.. Как родился на свет, помню свою незабвенную матушку босой, в лохмотьях, с непокрытой головою. - Мадат с трудом удерживал слезы. - Не-ет, я всю жизнь готов работать в комитете батраков, чтобы помогать бедноте, обуздывать алчных кулаков!
- Выходит, всю жизнь не скинешь самодельных, из буйволовой кожи, башмаков? - клокоча от ярости, вопрошала Афруз. - Всю жизнь будешь выбивать дорожным посохом зубы кулацким собакам?
- А это уж как придется... Во всяком случае, никогда не изменю партии, не искажу наказов советской власти!
Такие скандалы возникали в семье Мадата непрестанно. Афруз-баджи и наяву и во сне видела, что ее Мадат наконец-то стал руководителем района, самым наиглавнейшим. И тогда перед Афруз-баджи распахнутся настежь двери всех мануфактурных магазинов... На дом станут присылать отрезы, уламывать: "Иолдаш (Иолдаш - товарищ - ред.) Таптыгова, окажите честь, возьмите этот вязаный платок из крученого шелка!.. Иолдаш Таптыгова, не откажите в любезности, примите этот коверкот".
Проходили дни, недели, месяцы, а Афруз-баджи всячески старалась уломать Мадата, разжечь в его душе костер тщеславия и суетной корысти. Ей уже рисовался в мечтах уютный домик, и новенький серебристый самовар на столе, и никелированные кровати с шарами, и обязательно - трюмо во всю стену, и непременно - телефон.
В августе 1928 года Мадата направили на учебу в Закавказский коммунистический университет.
От радости он прыгал, как мальчишка, обнял жену и закружился с нею по комнате.
- Да ну тебя! - отбивалась недовольная Афруз. - Курсы по улучшению быта батраков!.. Опять в Бузовны, что ли?
В Бузовнах Мадат учился на краткосрочных профсоюзных курсах.
- Не в Бузовны, а в прекрасный город Тифлис!.. - И он громко затянул арию из оперы "Ашуг Гариб": - "О мать моя, в город Тифлис, о сестра моя, в город Тифли-и-ис!.."
- В Тифлис-то раньше беки ездили пьянствовать! - заметила Афруз, еще не смекая, какие перемены в ее судьбе сулит этот отъезд.
- Да, раньше беки, а теперь батраки!
- Что ж, поезжай, поезжай, грузинские красавицы тебя там дожидаются! скрипучим голоском заметила жена.
- Как устроюсь, за тобою вернусь, - успокоил ее Мадат г, делая вид, что держит в руках перламутровый саз и играет на нем, запел во все горло арию Гариба: - "Соберу-у-у семь мешков золота, привезу к себе мою-у-у Шахсенем!" (Шахсенем - героиня оперы "Ашуг Гариб - ред.)
Внезапно Афруз захныкала:
- Остался б лучше здесь, милый! Подумать страшно - Тифлис!.. Как-никак, а здесь возвращаешься из дальних странствий по аулам все же в свою каморку! Кончиком платка она смахнула со щек слезинки. - Выпало б нам счастье, так в районе же тебя бы выдвинули на ответственную работу! А что в Тифлисе? Какие там, в Тифлисе, книги-тетрадки? Не маленький, кажется, чтобы сидеть за партой!..
Однако Мадат не поддался на ее уговоры, выправил все документы, получил на дорогу деньги.
Надменное сердце Афруз-баджи утешилось, когда она узрела, что за ее мужем приехала райкомовская машина. Проворно вынесла она и положила на сиденье котомку, благословила Мадата в путь, а затем плеснула ему вслед из медной чашки чисто, водой - по народному обычаю, это пожелание счастливого возвращения.
На выскочивших из квартир соседок Афруз-баджи посматривала высокомерно: ее Мадат возвысился, - на станцию покатит в райкомовском автомобиле... Это кое-что да значит!.
А Мадат этим же вечером прибыл на железнодорожную станцию, осведомился у милиционера, когда отходит тифлисский поезд, и встал в шумную, крикливую очередь. Все толкались, горланили, суетились, и когда простодушный Мадат взглянул на лежавший только что у его ног узел с бельем и провизией, то убедился, что котомку украли... Вот те на - хлопоты Афруз-баджи пропали даром. Мадат сунул руку в карман пиджака: слава богу, и деньги и документы здесь...
Солнечным утром прибыли в Тифлис. На вокзале девушки-грузинки, действительно красивые, как и предсказывала Афруз-баджи, грациозные, стройные, встречали с цветами прибывших, и хотя ни одна из них не улыбнулась небритому, в смявшейся одежде Мадату, настроение его улучшилось: до чего светло, празднично... Да, жизнь хороша! Слышался звонкий веселый смех, восклицания, поцелуи: дивная грузинская речь очаровала Мадата гортанной полнозвучной певучестью. А за вокзалом гремела, плескалась Кура, быстрая, сжатая крутыми берегами, затопленными все еще зелеными, не почувствовавшими приближения осени садами. Дребезжавший, весь трясущийся на ходу старенький трамвай благополучно доставил Мадата к величественному зданию университета.
В канцелярии он вручил документы черноусому приветливому проректору в военного образца кителе: как видно, недавно демобилизовался из армии.
- Азербайджанец? А из какого далекого горного района!.. Батрак?.. Да, да... А какое образование?
- Умею читать-писать, - Мадат отвечал смущенно.
- А как с арифметикой?
- Ну, арифметику-то я изучил досконально, когда заключал договоры с кулаками!