Только побывал он в каком-нибудь селении - глянь, нагрянула комиссия райисполкома. И ей уже все известно. Такие заранее осведомленные комиссии, состоявшие из "своих" людей, не возвращались в район с пустыми руками...
Случалось, наиболее важные дела, вскрытые Кесой, обсуждались на исполкоме, и Субханвердизаде произносил' пламенную речь, поражая собравшихся доскональным знанием положения на местах, даже в отдаленных горных селениях.
Кесу так и распирало от гордости. Он испытывал неизъяснимое удовольствие, верно служа Субханвердизаде, являясь его доверенным лицом.
Накануне его отыскал Аскер и, отведя в укромный уголок, обратился со смиренной просьбой:
- Мен олюм (Мен олюм - ради жизни моей - ред.), почтенный Кеса, раздобудь мне две рамы сотового меду. Самого душистого! Самого сладкого!
- Что это значит, а? - Кеса с неприступным видом нахмурился.
- Две рамы сотового для двух покоривших меня девичьих кос - умолял Аскер. - Сам знаешь, ами-джан (Ами-джан - дядечка - ред.), мое слово крепкое... Я ведь не из тех, сам знаешь, кто пристает с просьбами к первому встречному!
Кеса благосклонно согласился.
- Хоть ты взбалмошный, хоть ты делибаш (Делибаш - пустая голова - ред.), но ты мой друг. Для такого моя шея тоньше волоска!.. Достану, обязательно достану.
И вечером отправился в свою родную деревню, славившуюся пчельниками по всей округе. Там он знатно попировал у родственника-чабана, купил меду, конечно, забыв расплатиться: "В следующий раз, не беспокойся, за Кесой не пропадет...", и теперь с узелком возвращался в город.
Странный, дивно прекрасный, совсем непохожий на далекий Баку мир окружал Рухсару, своеобразие его и волновало, и покоряло девушку.
Когда она ранним утром выходила во двор больницы, перед нею открывалась широкая панорама гор, уходящих непрерывной цепью куда-то далеко-далеко в туманную даль. Макушки покрытых синеватым снегом гор касались белопенных, будто вороха хлопка, облаков, и часто девушка не различала, где же облака, а где заснеженные горы... Отвесные скалы сияли белым камнем, словно зеркала. С шумом, с грохотом скатывались в долину ручьи, вода их, туго натянутая течением, серебрилась. Воздух был чист, прозрачен как хрусталь. Студеный ветерок, резкими порывами летевший с гор, приносил в долину благоухание приальпийских лугов.
А ниже зеленым поясом протянулись леса. Могучие вековые деревья стояли зелеными шатрами. Волны, гонимые ветром, пробегали по листве, словно в море, но эти волны были зелеными, а не синими. К деревьям сиротливо жались кусты можжевельника. Роса ослепительно блестела в изумрудной траве, в венчиках цветов.
Буйное, неправдоподобно щедрое, баснословное по пестроте и яркости красок цветение земли восхищало девушку, но едва она начинала думать о своей жизни, как лицо ее омрачалось.
С первого же дня приезда сюда в ее душу запала тревога. Беспрерывные ночные вызовы к телефону, бесцеремонные взгляды встречных во время прогулок по городку, письма с нежными признаниями приводили в смятение девушку.
Рухсара выросла в строгой, богобоязненной семье. Мать ее Нанагыз отличалась приверженностью к стародавним обычаям и не расставалась с чадрой. Когда с Рухсарой заговаривали даже знакомые, девушка вспыхивала, и щечки ее становились похожими на цветы горного мака. И в школе, и в медицинском техникуме, отвечая учителям, она так волновалась, что сердце бешено колотилось в груди. И теперь, повзрослев, казалось бы, став самостоятельной, Рухсара все еще была пугливой ланью, вздрагивала от малейшего шороха, боялась, чтобы о ней чего-нибудь дурного не сказали, плохого не подумали...
Постоянно она помнила прощальный наказ матери. На перроне бакинского вокзала, когда паровоз уже окутался белесыми клубами и вагоны вот-вот должны были тронуться, Нанагыз крепко прижала своей единственной рукою дочь к груди, а по ее морщинистому, доброму, такому родному лицу заструились слезы.
- Доченька, счастливого пути! Ты будешь одна, совсем одна... Береги себя, свою честь, не нарушай семейных обычаев и заветов. Если ты расстанешься со своими косами (Девушка, остригшая косы, считалась в те далекие от нас годы порочной, лишившейся чести - ред.), то считай меня мертвой! - И Нанагыз судорожно зарыдала. - Ты - мой первенец, моя первая радость в жизни!
Наставления матери глубоко запали в душу Рухсары. И отныне, дабы не оскорбить материнской любви, следила за каждым своим словом, шагом, поступком. Старалась не уходить без срочной надобности из больницы, заботливо ухаживала за страждущими, а в свободные часы глотала роман за романом. Если нужно было сходить на базар, девушка одевалась скромно, проходила мимо людей, смущенно опустив ресницы, ни с кем не заговаривала, лишь почтительно кланялась старцам и старушкам.
Благодетелем своим Рухсара почитала доктора Баладжаева, заведующего райздравотделом. И несколько раз хотела поведать ему, что ее не на шутку перепугали назойливые приставания незнакомых мужчин, что чувствует она себя на чужбине одиноко, неуютно... Однако рвущиеся из души слова признания неизменно застревали в горле стыдливой девушки, и она день ото дня откладывала свое намерение и замыкалась в горестном молчании. А вдруг доктор неправильно истолкует ее слова и поползут сплетни, до мамы докатится недобрая весть? А Ризван? Не разобьется ли сердце его, подобно хрупкому стеклу, от обидных слухов о любимой? Уж лучше молчать, таиться. Таков закон жизни...
А доктор Баладжаев встретил Рухсару приветливо. Сразу же зачислил ее в штат, отвел ей небольшую комнатку в больничном здании. С какой бы просьбой ни обращалась к нему девушка, доктор вздымал обе руки вверх и торопливо ее обнадеживал: "Ничего, детка, все устроится!.." И действительно, все устраивал.
Рухсара краснела, благодарила.
Надо заметить, что Баладжаев совершенно напрасно именовался доктором, - он окончил всего лишь фельдшерские курсы. Но в отдаленном горном районе, куда его назначили, образованных опытных врачей еще в помине не было, и умный, обходительный, услужливый Баладжаев быстро прослыл "доктором", завоевал признание. Вел он себя скромно, был со всеми ласков. Крестьяне обязательно норовили попасть на прием только к Баладжаеву.
- Запишите меня к самому главному, лишь он исцелит мой недуг! - так говорили дежурной сестре приезжие.
А когда Баладжаева назначили заведующим райздравотделом, то авторитет его возвысился неимоверно.
- Да разве случайного человека могли бы назначить начальником всех лекарей? - рассуждали жители горных селений, где столетиями орудовали знахари. - Никогда!.. А если доктор наиглавнейший, то, значит, никто не сравнится с ним в медицинских познаниях!
Баладжаев не зазнался. А может, умело скрывал свое зазнайство? Но перед больными он неизменно распинался:
- Я не променяю свою рядовую врачебную практику ни на какие служебные посты в мире. И жду не дождусь, когда меня заменят в здравотделе. Лучшая награда в жизни - благодарность исцеленного!
Субханвердизаде относился к нему благосклонно.
Неугодных и непочтительных Баладжаев умело выживал из района. "Ничего не смыслит в медицине!", "Мещанин, не хочет ехать в аул - дескать, там бескультурье!" - нашептывал он Субханвердизаде.
Было Баладжаеву за сорок; шея толстая, усы желтые, лысая голова блестела, как бильярдный шар. На заседания в райком партии или райисполком он обязательно являлся в очках, хотя на зрение не жаловался и больных принимал без очков.
Очки ему нужны были для солидности.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Секретаря райкома партии Таира Демирова вызвали в Баку, Проведав об этом, Субханвердизаде порывисто схватил телефонную трубку, предварительно распорядившись, чтобы никого из посетителей не пускали в кабинет.
- Товарищ Демиров? - нежным голоском спросил он. - Да, да, уже слышал. Сегодня выезжаете? В таком случае скорее возвращайтесь! Без вас - трудно, очень трудно. Району нужен крепкий хозяин, и этот хозяин - вы, один вы, товарищ Таир! Нет, я не преувеличиваю. Ну, молчу, молчу... Дорога? Конечно, дорогой товарищ, строительство шоссе и без вас пойдет полным ходом. Понимаю, что в условиях бездорожья мы не справимся с бандитами, да и колхозы не вытянем! Для нашего горного района шоссе - путь к социализму! - бодро воскликнул председатель, а глаза его в этот момент оставались колючими, злыми. - Да, да, сведения? Сейчас пришлем. Конечно, я виноват в задержке, не оправдываюсь, но учтите, товарищ Таир, что аппарат засорен чуждыми элементами... Стоит чуточку недосмотреть, как начинается волокита. А кто же останется на вашем месте? - жилистая шея Субханвердизаде вытянулась, он насторожился.