Услышав женскую беседу, прерываемую всхлипыванием Нанагыз, хозяин спросил из-за занавески:
- Здравствуй, соседка! Да что там стряслось, баджи?
- Доброе утро, Гулам-гардаш! - И Нанагыз поспешила поделиться с ним горем. - Словно в воду канула моя ненаглядная девочка, Гулам-муаллим...
- Но ведь она и училась, ай, баджи, для того, чтобы поехать на работу в деревню, - заметил хозяин.
- Да разве я против этого? Пусть исполняет свой долг. Уж это как положено! Я ее благословила... Меня пугает, почему от нее нет писем. Может, вы, муаллим, знаете кого-нибудь из тех мест и спросите о Рухсаре? Здорова ли? Почему отреклась от старой матери?.. По правде сказать, сосед, моя Рухсара- сущий ребенок! Девочка, ну девочка!.. Только-только из материнских объятий ступила в жизнь!
Гулам-муаллим был знаком с Таиром Демировым и недавно встретил его в Баку. В разговоре Таир упомянул, что остановился в "Новой Европе", и пригласил к себе приятеля вечерком.
- Да ведь я встречал партийного секретаря того самого района, где служит Рухсара, - сказал учитель.
- Какого секретаря, да перейдут на меня твои недуги?! Где встречал? изумилась Нанагыз.
- Секретаря райкома партии. Таиром его зовут. Таир Демиров! - ответил Гулам.
- Значит, этот Таир самый старший в горах? Гулам-муаллим почесал затылок.
- Ну, если не самый старший, то один из начальников! - подумав, сказал он. - А может, и главный... Во всяком случае, о Рухсаре он осведомлен. Надо пойти в "Новую Европу".
- Куда? Куда? - не поняла Нанагыз.
- В гостиницу, где он остановился.
- А это... удобно? - заколебалась Нанагыз.
- Вполне удобно и благопристойно!
- Да как же она найдет эту "Европу"? - подала голос жена учителя.
Гулам-гардаш написал на клочке бумаги крупными буквами: "Новая Европа", "Таир Демиров".
- Вот покажешь в городе любому милиционеру или прохожему, они покажут, как попасть в гостиницу, - он протянул записку Нанагыз.
- Да сохранит аллах твоего единственного сына, ай, братец! - горячо поблагодарила Нанагыз.
Пока мать была у соседей, детишки встали, умылись и самостоятельно, некогда Нанагыз было опекать их, - накрыли стоявший в тени развесистого инжирового дерева выгоревший под палящими солнечными лучами столик старенькой, но белоснежной скатеркой, принесли в тарелках сыр, хлеб, обрызганные, с капельками воды, кисти винограда. Утром солнце не проникало сквозь густую листву, - было прохладно, привольно.
В это время во дворике появился седоусый почтальон с молодцеватой солдатской выправкой, показал письмо.
- От Рухсары! - взвизгнули Ситара и Мехпара и наперегонки бросились к почтальону.
- А мама где? - спросил старик, вручая им послание.
- Не знаем! Проснулись, а ее уже нету.
Вздохнув над сиротской долей, почтальон ушел, аккуратно прикрыв калитку.
Когда радостно возбужденная Нанагыз вернулась домой, то увидела, что девочки и так и сяк вертят конверт, рассматривают его со всех сторон, но вскрыть не решаются.
- Мама, мама, письмо!.. Письмо Нанагыз Алиевой!..
- Читайте, девочки, - попросила мать и поскорее села на скамейку в ожидании любых новостей - и хороших, и скверных.
Мехпара осторожно раскрыла конверт, а Ситара заглянула в конец письма, на подпись.
- Это от Ризвана-гардаша!
- Ну и слава богу, что от Ризвана, ну, читайте скорее! Читать вслух стала Ситара: она была старшеклассницей. "Здравствуй, тетя! Скоро приеду в отпуск. Я очень беспокоюсь. Писем от Вас за последние недели нет. Посылаю Вам по почте сто пятьдесят рублей. Сообщите мне о получении де нег. Я давно уже не имею писем от Рухсары. Не заболела л она? А может, адрес ее изменился? На всякий случай посылаю: Вам письмо для Рухсары, пожалуйста, перешлите! Напишите, где она работает, как себя чувствует?.."
- А вот и еще письмо, - сказала Мехпара, показав матери узенький конвертик. - Что-то в нем твердое. Карточка Ризвана, наверно! :
Нанагыз очень хотелось посмотреть фотографию Ризвана, - она относилась к нему с доверием и любовью. Но это своеволие обидело бы Рухсару, и мать скрепя сердце воздержалась, лишь потрогала письмо.
- Девочки, немедленно садитесь, пишите сестре письмо, - велела она.
Мехпара принесла чернильницу, бумагу, перо, Ситара с важным видом дело-то поручено какое ответственное! - приготовилась писать под диктовку Нанагыз.
"Как бы размолвка не случилась между Ризваном и Рухсарой", - с тревогой подумала Нанагыз и, откашлявшись, начала прерывающимся от волнения голосом:
- Пиши, доченька, так... "Ты каждую ночь мне снишься, любимая Рухсара! И то плачешь, то смеешься! Я вижу таинственные сны, беспокоюсь о тебе, не знаю, как ты живешь, как работаешь... Твою маленькую карточку я увеличила, поставила портрет на стол и не спускаю с него глаз! Как только соберу деньги, приеду к тебе, дочь моя дорогая!.."
Мать погладила по голове жмущегося к ней Аслана, подумала и добавила:
- Пиши... "Если б не малые дети, никогда бы, не пустила тебя одну в деревню!"
- Еще чего писать? - спросила деловым тоном Ситара, от усердия высунув кончик язычка.
- Пиши... "Мы все потеряли покой. Знай, что нам ничего не нужно, кроме маленькой весточки от тебя!"
Аслан приподнялся на цыпочки и, пыхтя, потребовал:
- Напиши: приезжай, Рухсара, скорее домой!
Высушив мелким, чисто просеянным песком написанные синими чернилами строки, Ситара уже хотела запечатать конверт, как вдруг мать остановила ее.
- Пиши... "А если тронешь косы свои, то я отрекаюсь от тебя и не считаю себя твоей матерью!"
Ситара начертала и это суровое предостережение.
Улица ослепила и оглушила Нанагыз блеском только что политого из змеевидных шлангов асфальта, гулом и звоном стремительно проносившихся трамваев, лязгом копыт лошадей, грохотом телег. Под высокими широковетвистыми деревьями гуляли красивые женщины в нарядных светлых платьях и развязные мужчины в цветных, с короткими рукавами рубашках; они беспечно шутили, смеялись, и не было им никакого дела до удрученной переживаниями матери. Остановившись у столба с часами, Нанагыз вынула из кармана бумажку с адресом Демирова, позвала стоявшего поблизости милиционера:
- Ай, сынок, да благословит тебя всевышний здоровьем, посмотри-ка, что тут написал Гулам-муаллим?
Милиционер внимательно прочитал записку и сказал, что надо ехать трамваем.
- Нет, нет, вагон меня еще куда-нибудь завезет, - испугалась Нанагыз, пешком пойду. Спокойнее! - Дело ваше, - пожал плечами милиционер. - Тогда спускайтесь к морю мимо памятника поэту Сабиру, там и спросите, где "Новая Европа". Поняли?
Нанагыз не совсем поняла такой ответ, но боязливо кивнула, подобрала рукою подол шуршащего платья и засеменила по круто бегущей к набережной улице.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
У гостиницы "Новая Европа" по сравнению с соседними зданиями был нарядный вид: она самовлюбленно сияла зеркальными стеклами широких окон, гордилась высотою, мраморной отделкой подъезда, ковровыми дорожками на лестнице, звуками веселой музыки, вылетавшей из ресторана... Чистильщики, старательно орудуя щетками, доводили ботинки и сапоги постояльцев до слепящего блеска. Швейцар в форменной ливрее с золотыми галунами стоял у дверей, как капитан на корабельном мостике. Служащие с солидной осанкой проходили по вестибюлю с какими-то бумагами в руках. Портье принимал от нетерпеливо переминавшихся в очереди командированных паспорта и деньги. Словом, здесь кипела такая чуждая Нанагыз, такая непонятная ей жизнь, что тетушка вовсе растерялась.
У высокого, во всю стену, трюмо стояла в окружении кудрявых черноволосых девочек статная женщина со следами былой красоты на исхудалом лице, - это была Лейла, жена Субханвер-дизаде. Узнав от знакомых о приезде в Баку Таира Демирова, она решила встретиться с ним, рассказать о коварстве Гашема, попросить совета...