- Колхозники-то не расходятся. Ждут! Справедливо сказано в народе: "Записался в кази, так не жалуйся, что голова болит" (Кази - мусульманский духовный судья - ред.).
- А сколько времени?
- Восьмой час.
- Значит, занятия окончились?
- Если я подал сигнала, то, пожалуй, занятия в учреждениях окончились, согласился Кеса. - Я выполняю свои обязанности точно, по совести.
- Так чего тебе от меня надо? - рассердился Субханвердизаде. Скажи этим нахалам, этим попрошайкам, что сегодня у меня не было ни единой свободной минутки. Завтра приму, если, конечно, не заболею... Озноб так и трясет! - И Гашем нервно передернул лопатками. - Доведут меня до смерти эти бессовестные жалобщики!
Кеса не поверил ни одному его слову. Идти с пустыми руками к просителям ему не хотелось: ведь они давно его умаслили - то щедрыми обещаниями, то подарками.
- Поздно, разве теперь поймут? С утра томятся, ни крошки во рту не было, попытался он заступиться за собравшихся.
- Значит, мне придется найти нового курьера, умеющего объясняться с народом, - сказал, не поднимая на него глаз, Субханвердизаде.
Кеса поплелся вниз, в приемную, с таким видом, словно шел на плаху.
Тотчас его окружили со всех сторон, зажали, затолкали отчаявшиеся жалобщики.
- Целую неделю хожу, пороги обиваю!
- В Москву надо писать, товарищи, пусть присылают комиссию!
- Да мыслимо ли, чтобы при советской власти творились такие дела?
У дверей началась толкотня, но отважный Кеса, страшась расстаться с тепленьким местом, брыкался, словно испуганный мул, и вопил во все горло:
- Кулаки нападают на советское учреждение! Спасите-е-е!..
Тем временем Субханвердизаде выскользнул из кабинета, бросив на ходу Абишу: "Кажется, захворал, ухожу, присмотри тут за порядком!", и мигом скатился вниз по крутой лестнице, выскочил во двор, шмыгнул в калитку.
- Это ты, безволосый шайтан, во всем виноват!
- Уйди от двери, гнилой скопец!
Оскорбления хлестали неподкупного стража по лицу, словно пощечины.
Вот-вот началась бы потасовка, но появился бледный, с трясущимися тубами Абиш и громко, внятно сказал:
- Товарищ Субханвердизаде...
Просители притихли.
- ...покинул вверенное ему учреждение!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ханум Баладжаева места себе не находила от рвущих душу мук ревности.
Обычно доктор в самую жаркую летнюю пору отправлял свою супругу и детей, недельки на две, на три, на прохладные эйлаги. Но в этом году еще пекло-то не наступило, еще студеными были ночи, а доктор Баладжаев настойчиво, изо дня в день, заводил разговоры о том, что пора семье бы отдохнуть в горном приволье. Ханум сперва не обращала внимания на эти советы, затем прикрикнула на мужа: "Сама знаю!", но призадумалась, а однажды бросила рассеянный взгляд на проходившую по больничному двору Сачлы и ахнула: так вот где кроется тайна-то... Разумеется, нахальная городская девица стала строить глазки доктору, обольщать и очаровывать, а тот, влюбчивый, как все пожилые мужчины, раскис, потерял голову и теперь спешит избавиться от богоданной супруги.
Но эти подозрения надо было проверить, и Ханум пригласила к себе в гости всезнающую Гюлейшу.
Было раннее утро, детвора еще наслаждалась сладким медовым сном, а Ханум, раскрасневшись, тяжело дыша, суетилась, потчевала Гюлейшу пирожками, вареньем, душистым чаем и свистящим шепотком допрашивала:
- Ай, девушка, Гюлейша-джан, заклинаю самим Хазрат Аббасом, разберись-ка в этой путанице!.. Ты дальновидней меня, все слышишь, все видишь. Я ж прикована к кухне, к детям, - шагу ступить некогда. С чего это мой на старости ерепенится, иноходью скачет? А?.. В кралечку, поди, втрескался, если норовит каждого лягнуть, как шалый жеребец?!
И, подсев к столу, облокотившись, поведала, что доктор изо дня в день твердит, что если незамедлительно не отвезти детей на дачу, то зимою их настигнут всевозможные болезни, с коими современная медицина справиться бессильна.
- А я ему, конечно, не перечу: уедем, хоть завтра уедем!.. Увезу сиротинок в самую глухую деревню и на лето, а захочешь - и на зиму, лишь бы тебе было здесь привольно!
Гюлейша поджала плоские губы.
- Что же все это значит, душенька? Раскинь умом!.. - прилипла к гостье Ханум.
Появление Сачлы пришлось Гюлейше явно не по сердцу. Грациозная голубоглазая девушка тотчас затмила в глазах всех юношей городка неуклюжую, похожую на квашню Гюлейшу. Кудрявый Аскер теперь сторонился ее, завидев Гюлейшу, переходил на другую сторону улицы. А ведь когда-то... Даже внимания не обращал на то, что Гюлейша старше его годами. И сам доктор Баладжаев почему-то не улыбался ей при встрече, как раньше.
- Разузнаю, все обязательно разузнаю, ай, Ханум-баджи! - запела польщенная откровенностью хозяйки Гюлейша. - Ох, эти мужчины!.. Мой бросил меня с двумя ребятишками на произвол судьбы, отправился гулять в свое удовольствие, резвиться, словно жеребенок весной. Да-а-а, стоит женщине чуть-чуть постареть, увянуть, как у мужчины леденеет сердце! Это уж завсегда так, не иначе.
- Верно, верно, душенька, справедливы твои слова, - подхватила Ханум Баладжаева, распалившись, будто Гюлейша масла в огонь плеснула. - Пока мой прозябал на незначительных должностях, так пятки мне лизал, а едва возвысился, отрастил себе брюшко - и сразу зазнался! После полуночи проснулся, петухом заливается! Юнец!.. Найти бы мудреца, который урезонил бы бесстыдника: "Ай, Беюк-киши (Киши - мужчина - ред.), к лицу ли тебе увиваться за кралями? Ты отец семейства, у тебя дети..."
- Правду, правду молвишь, Ханум-баджи, - страстно воскликнула Гюлейша. Это я, несчастная, была круглой дурой, выпустила из рук поводья!.. А ухватила бы покрепче уздечку, так не вырвался бы, не ушел, и я бы нынче не возилась с его сопливыми щенками! Правильно ты решила сразу загнать беса в камыш прибрать мужа к рукам. Тут самое главное - не опоздать!..
Всласть почесав языки, насытившись беседой и обильными яствами, Ханум и Гюлейша порешили заключить тайный союз., сообща все выведывать и вынюхивать, глаз не спускать с доктора и ненавистной Сачлы. У Гюлейши были на это свои причины: ведь с помощью доктора Баладжаева она собиралась усвоить хотя бы азы медицинской науки, облачиться в белоснежный халат, павой разгуливать по больнице, и если не лечить больных, то уж во всяком случае запустить руки в кладовку. Но теперь корабль ее мечты затонул в морской пучине... Тут было с чего проникнуться лютой злобой к незваной горожанке!
И, обещав докторше свои бескорыстные услуги, направленные, как легко заметить, на укрепление семейного очага, Гюлейша удалилась.
Примчалась она к Ханум Баладжаевой уже на следующее утро, прислонилась к стене, будто ноги не держали раскормленную тушу, засунула руки в карманы халата и сообщила прерывающимся от волнения голосом:
- Кое-что разузнала. Ай, Ханум-баджи!.. Сердце-то тебе подсказало истину, одну святую истину.
- Чего ж ты узнала, ай, Гюлейша?
- Послушай, да твой блудливый муженек превратился в ее покорного раба! - И Гюлейша а ужасе сжала ладонями свои мясистые щеки. - Настоящий раб, валлах!
У Ханум задрожал пухлый подбородок.
- Сама видела?
- Что я - вся больница видит!.. Скажет ему Сачлы: "Умри!" - доктор тотчас помрет. Скажет: "Живи!" - и он воскреснет... Будто амбал, тащит в ее комнату из сарая и стол и кровать. Видела, своими очами видела; как собственноручно выискал ей отличный тюфяк, теплое, мягкое одеяло.
Хлебнув огневой вести, Ханум рухнула в кресло.
- Значит, готовит пуховое ложе? - простонала она.
- Значит, готовит! - кивнула Гюлейша. - Уже принес в комнату умывальник, картины по стенам развесил. Да он, миленькая моя, пеплом рассыпался у ее ног!.. "Что вам еще угодно, Рухсара-ханум? Присядьте, Рухсара-ханум!" Вот так и щебечет весь день.
Из широко раскрытого рта докторши вырвался протяжный вопль. Но тотчас она спохватилась, что дети в соседней комнате услышат, пошла, прикрыла плотно двери.