Дагбашев налил в свой стакан остатки коньяка из бутылки. Выпил. Начал рассказывать:
- Ну, пришел я к ней вчера, поздно уже было, часов десять... Детишки ее спят в другой комнате... То да се, сам понимаешь, выпили с ней, закусили, помиловались... После этого я и завел разговор. Сказал: "Надо, говорю, отправить к праотцам этого Баладжаева, он ведь тебе только помеха!" А она мне: "Ладно, говорит, не хитри! Не такой уж ты добросердечный, чтобы обо мне заботиться, знаю я тебя! Догадываюсь, говорит, кто тебя подослал ко мне с этим делом. Он и сам бы мог заглянуть, лично переговорить..." - Дагбашев пояснил: Это, Гашем, она на тебя намекала...
- Хитрая, стерва! - буркнул Субханвердизаде.- Дальше, дальше, Дагбек! Продолжай!..
- Я говорю ей: "Да что ты, голубка Гюлейша!.. Не выдумывай, чего нет... Ведь у нас, говорю, с тобой любовь, мы с тобой славно дружим, мне близки твои интересы, а обнимать и любить, говорю, как сама понимаешь, все-таки приятнее заведующую райздравотделом, а не какую-то там копеечную санитарку - выдвиженку в день Восьмого марта! Поэтому, говорю, я и думаю, что Беюк-киши Баладжаеву лучше уйти с твоей дороги. Сам он, конечно, не уберется... А момент, говорю, сейчас самый благоприятный. Все знают, что он болеет, даже в Баку известно... А раз, говорю, человек долго болеет, то ясно, он и умереть может в любой момент. И никто этому не удивится, никто никого ни в чем не заподозрит... Не упускай, говорю я ей, благоприятного момента, голубка Гюлейша!.."
- Ну, ну! - нетерпеливо бросил Субханвердизаде.- Что дальше?
- "Напои, говорю я ей, ошибочно своего начальничка каким-нибудь сильнодействующим хорошим лекарством. Пусть, к примеру, заснет, говорю, да так крепко, чтобы только ангелы могли его разбудить на том свете, дабы с рук на руки передать в распоряжение вечно юных и прекрасных гурий!.. И всем, говорю, будет хорошо: и тебе, Гюлейша, и нашему уважаемому Беюк-киши, и гуриям, которых наш опытный фельдшер и заврайздра-вом будет обнимать и любить".
- Короче! - перебил Субханвердизаде, теряя терпение.- К черту твое красноречие!.. Что она?.. Что Гюлейша?!
- "Боюсь, говорит, я, Дагбек. Сделать, говорит, все можно, даже лекарство, говорит, у меня есть для этого очень даже подходящее, только боюсь!.. Подумать, говорит, надо, прикинуть все. Я буду думать, и вы там, говорит, поломайте головы. Может, говорит, и без меня обойдетесь, придумаете что-нибудь. А не придумаете - тогда приходите, поговорим. Лучше, конечно, если я вам не понадоблюсь, говорит. Никогда я, говорит, еще такого не делала! Боюсь! Аллаха боюсь!..".
- Врет! - рявкнул Субханвердизаде.- Аллаха она, распутница, видите ли, испугалась!.. Задаток выманивает, продажная тварь! Ладно, Дагбек, дадим ей аванс! Я сам этим вечером загляну к ней. Против золота она не устоит! И завтра же Баладжаев уснет навеки, да упокоит его душу аллах! А нас с тобой завтра в городе не будет! Чем не алиби?.. Мы поедем улаживать самое важное дело.
Опять тревога мелькнула в глазах гостя:
- Уладим ли, Гашем?
- Должны!
- Тогда наливай еще! - попросил Дагбашев, покосившись на пустые бутылки. Есть что?
Субханвердизаде молча поднялся и, чуть пошатываясь, направился к буфету. Гость ушел от Субханвердизаде уже в сумерках.
На третий день около полудня горы словно бы раздвинулись, и отряд, выйдя из Белого ущелья, называемого так из-за цвета его скал, вступил наконец-то в долину Акеры.
Позади осталась наиболее трудная часть пути.
Все радовались встрече с дорогой, не очень хорошей - каменистой, ухабистой, с бесконечными выбоинами, часто глубокими и с водой, с грязью,- но все-таки дорогой, которая шла вдоль довольно широкого каменистого, галечного русла реки. Эта дорога то приближалась к Акере почти вплотную, то уходила от нее в сторону вдоль старого сухого ложа реки, то начинала карабкаться вверх на гору, обходя "туннели", в тех местах, где долина вдруг сужалась, образуя узкие, крутые скалистые ворота, сквозь которые внизу мчался с гулом мощный пенистый водяной поток.
Отряд порядком растянулся. Пешие и конные двигались вперемешку. В середине находился обоз из взятых в деревне Джиджимли четырех арб, влекомых медлительными быками. На трех из них, на толстых и мягких подстилках из сена и тюфяках ехали раненые (из легкораненых лишь те, кто потерял много крови и затруднялся идти). На одной арбе везли тела убитых - Хосрова и Джафара Махмудова.
Тело Ярмамеда в Джиджимли забрали родственники покойного, прибывшие из Чайарасы. Четверо всадников, печальные, суровые, завернули большое тело Ярмамеда в две бурки, обвязали его поперек черными женскими платками; один из них сел на лошадь, другие бережно подали ему тело, и все четверо двинулись по тропе напрямик через горы в родную скорбящую деревню, поторапливая рослых, сильных коней.
В последние дни сильно похолодало. Небо хмурилось. За ночь вода, оставленная в котелке, промерзала почти до дна. Днем порой сквозь низкие свинцовые тучи проглядывало солнце.
Но теплее от него не становилось. Не переставал дуть пронизывающий северный ветер.
Люди в отряде сильно страдали от холода, особенно ночью. Спасались у огромных костров. Благо дров экономить не приходилось. Однако с непривычки у костра не очень-то поспишь: лежать приходилось прямо на земле. Одному боку жарко - другой замерзает.
Около полудня Гиясэддинов и Балахан, ехавшие рядом верхом почти в самом хвосте отряда, заметили вдали на дороге двух всадников, поторапливающих своих коней им навстречу.
- Интересно, кто это может быть? - зымолвил Балахан, напрягая зрение.- Не к нам ли едут? К добру ли?..
- А вот мы это сейчас узнаем,- отозвался Гиясэддинов, поднося к глазам бинокль, висевший у него на груди. Посмотрев, молча передал бинокль Балахану.Ты прав, Балахан, это - к нам! А вот к добру ли - не знаю...
Балахан глянул в бинокль. Не удержавшись, присвистнул:
- Вот это гости! Не ожидал!..
Гиясэддинов иронически бросил:
- Гашем Субханвердизаде! Собственной персоной! В сопровождении ближайшего соратника и друга Дагбека Дагбашева!
- Странно, товарищ начальник! Что им здесь надо?
- Странного в этом ничего нет, Балахан,- понизив голос, сказал Гиясэддинов.- Все очень даже закономерно... Надо усилить конвой Зюльмата! Поручаю это лично тебе... Теперь слушай меня!.. Поедешь позади бандита! Следи за Гашемом. Исполняй!
- Есть! - ответил Балахан и, тронув ногами бока коня, затрясся рысью по обочине дороги вперед к тому месту, где под конвоем шел Зюльмат.
Гиясэддинов направил своего коня в голову отряда.
Немного погодя Субханвердизаде и Дагбашев осадили перед ним взмыленных, разгоряченных лошадей.
"Спешили, голубчики! - подумал Гиясэддинов.- Ну-ну!.. Интересно: чем вы нас обрадуете? Чем удивите?.."
- Здравствуй, Алеша! - сказал Субханвердизаде, делая скорбное лицо.- Какое горе!.. Я слышал, мы потеряли нашего Хосрова!..
Дагбашев тоже поздоровался:
- Добрый день, товарищ начальник!
Гиясэддинов, не останавливая коня, сухо кивнул в ответ на приветствия. Субханвердизаде и Дагбашев поехали рядом с ним.
- Где его тело, Алеша? - спросил как ни в чем не бывало Субханвердизаде, делая вид, будто не замечает холодности Гиясэддинова.
Тот сделал движение головой:
- Там, на арбе...
Субханвердизаде и Дагбашев повернули коней, отъехали от него.
Гиясэддинов остановился на обочине, пропуская отряд, начал наблюдать за Гашемом.
Субханвердизаде приблизился к арбе с телами убитых, спешился, передал поводья своего коня Дагбашеву, который остался в седле. Сняв шапку, пошел следом за арбой. Откинул край бурки, которой были покрыты тела Хосрова и Джафара Махмудова. С минуту скорбно смотрел на безжизненные лица убитых. Затем, повернув голову, увидел идущую рядом Рухсару, бледную, осунувшуюся, печальную. На девушке была телогрейка, ватные брюки и армейские сапоги,поэтому-то Гашем не узнал ее сразу. Смутился, кивнул ей: