По тем же древним эллинским обычаям, следовало вспомнить все доброе, что сделал в жизни Аристобул, и сказать об этом, чтобы навсегда запечатлеть в памяти родственников и друзей дела покойного. Зло же будет помниться и без слов…
— Он был незлобив и щедр, — сказал об Аристобуле Идоменей. — Однажды я взял у него гиматий и порвал его, пробираясь сквозь кусты…
— Куда?
— Куда?.. — Идоменей замялся.
— Не перебивай его. Продолжай, Идоменей, — потребовал Эпикур.
Все знали, куда сквозь кусты пробирался некогда молодой Идоменей, — к дому Маммарии, где веселились богатые афиняне.
— Да, — продолжил Идоменей. — Я вернул Аристобулу «плащ, рядном сквозящий»[50], а он не стал ни браниться, ни требовать денег за испорченный плащ.
— Он был щедр, — сказал об Аристобуле Гермарх. — Однажды я попросил у него две драхмы, чтобы купить сочинение Феофраста о растениях, обещая вернуть ему эти драхмы, как только они у меня появятся.
— По-моему, они и до сих пор у тебя не появились, — снова съязвил Колот.
— Да! Но Аристобул подарил мне эти две драхмы. Он сказал мне: «Никогда не приму их обратно».
— Он сказал это со вздохом? — спросил Колот и сам же ответил: — Он вздохнул, сказав это, потому что знал: драхмы к нему не вернутся.
— Ты сомневаешься в щедрости Аристобула? — спросил Колота Эпикур.
— О, нет, — ответил Колот. — Я сомневаюсь в правдивости слов Гермарха…
— Не время для споров, — напомнил Колоту Метродор. — Ты забыл, что мы пируем у урны с прахом Аристобула.
— Он был всяким, — сказал об Аристобуле Эпикур. — Всегда таким, каким его делала жизнь: жестоким, когда жизнь оборачивалась к нему жестокой стороной, добрым, когда доброй, жадным и щедрым, распутным и скромным, коварным и честным, правдивым и лживым. Слабого человека жизнь лепит той рукой, в какую он попадет. Мудрость и стойкость перед невзгодами и соблазнами жизни пришли к Аристобулу поздно. Но это все-таки лучше, чем если бы они никогда не достались ему. И если он ничему не научил нас как человек добрый, правдивый, щедрый, то все же он научил нас тому, что человек, будучи с юных лет злым, распутным, жадным, лживым, подверженным всему предосудительному, одной только силой пробудившегося в нем разума может побороть в себе все дурное. Эта истина стоила его жизни. А нас она пусть побуждает хорошо делать свое дело.
Фирио́н, юный сын Моло́на, укрывшегося от чумы в саду Эпикура вместе со всей своей многочисленной родней — старыми родителями, братьями, сестрами и детьми, — этот Фирион вдруг заплакал, сказав:
— Жалко Аристобула!
— Ты жалеешь о том, что он умер? — спросил юношу Колот.
— Нет, — ответил Фирион. — Я жалею о том, как трудно он жил.
— Человек, живущий неправедно, живет для себя, — сказал Гермарх. — Живущий же праведно, живет для других. Жаль проживших неправедно.
— Неправедная жизнь — для разумных предупреждение, а для неразумных — дурной пример. Праведная же жизнь — добрый пример и для разумных, и для неразумных. Всякий человек живет и для себя, и для других, но разумный и праведный — во благо, а неразумный и неправедный — во зло, — заключил Эпикур. — Вот образ разумной жизни, — сказал он, указав на костер, в который садовник Мис подбросил сухих ветвей. — И мертвое дерево, и сухой навоз, и солому, и бурьян, и всякие другие отбросы он превращает в тепло и свет. А во тьме даже малая кочка является для человека опасным препятствием.
— Ты поднимаешь тост за огонь? — спросил Колот. — Но и стоики боготворят огонь.
— Боготворить можно и кочку, — ответил Эпикур, — но кто станет пить за кочку?
Многие засмеялись.
— Боготворить могучее и прекрасное, — продолжал Эпикур, — может и глупец, потому что могучее и прекрасное — очевидно. Но более всего достоин почитания разумный человек, он лучшее украшение и оправдание жизни. Мудрый и добрый призывает любить только одно — свободу. Она одна стоит всего — и богатства, и жизни. Тот друг человека, кто говорит: «Живи свободно». Тот жесточайший враг его, кто говорит: «Покорись судьбе».