Вот и теперь я почувствовал что-то похожее перед стеной, с верхотуры которой Миколь Финци-Контини приглашала меня подняться. Конечно, стена была не такая высокая, как бастионы Монтаньоне. Но зато она была более гладкой, не так разрушена временем и непогодой. Зарубки, на которые показывала Миколь, были едва видны. А вдруг, когда я залезу наверх, у меня закружится голова и я упаду? Я могу разбиться насмерть.
И все же я колебался не столько из-за этого. Меня удерживал другой страх, отличный от страха перед головокружением, — похожий на него, но гораздо сильнее. На минуту я даже пожалел о своем отчаянии, о глупом, детском отчаянии мальчика, провалившегося на экзамене.
— И вообще, я не понимаю почему, — продолжал я, — следует заниматься альпинизмом. Если ты приглашаешь меня в ваш дом, большое спасибо, я с удовольствием войду: однако, откровенно говоря, мне кажется, гораздо удобнее войти с той стороны, — говоря это, я показал рукой на проспект Эрколе I, — через входную дверь. Я мигом. Сяду на велосипед и за минуту доеду.
Я сразу понял, что предложение ей не понравилось.
— Ну уж нет, — сказала она, поморщившись от досады, — если ты войдешь оттуда, тебя обязательно увидит Перотти, и тогда прощай всякое удовольствие.
— Перотти? А кто это?
— Привратник. Да ты его уже видел, он у нас и кучер и шофер. Если он тебя увидит, а он увидит обязательно, потому что, если он не выезжает на карете или на машине, он всегда там, как на посту, противный…
Ну сам подумай… Как тебе кажется?
Она смотрела мне прямо в глаза: очень серьезная и спокойная.
— Ладно, — ответил я, повернув голову и кивнув в сторону, — а велосипед куда я дену? Я же не могу его просто бросить тут! Он совсем новый, это «Вольсит» с электрическим фонариком, сумкой для запасных спиц, насосом, понимаешь… Если у меня еще и велосипед украдут…
Я запнулся, снова вспомнив с прежней тоской о неотвратимой встрече с отцом. Вечером, раньше или позже, мне придется вернуться домой. У меня не было другого выхода.
Я снова посмотрел на Миколь. Пока я говорил, она молча вскарабкалась на стену и теперь сидела на ней, повернувшись ко мне спиной; как раз в этот момент она перекинула ногу и решительно двинулась вниз.
— Что ты задумала? — спросил я удивленно.
— У меня появилась мысль, куда деть велосипед. А потом я покажу тебе, куда ставить ноги. Смотри внимательно, что я делаю.
— Она соскользнула вниз очень легко, придержавшись правой рукой за большой ржавый гвоздь, который мне показывала раньше. Она спускалась не торопясь, но уверенно, нащупывая опоры носком теннисной туфли, и находила их без труда. Она замечательно спускалась. Но над самой землей она оступилась и резко соскользнула вниз. К счастью, она упала на ноги; правда, поранила пальцы, и ее матроска из розового полотна слегка порвалась под мышкой. Глупо, — проворчала она, поднося руку ко рту и легонько на нее дуя. — Со мной это случилось в первый раз.
Миколь еще ободрала колено. Она подтянула подол платья, обнажив необыкновенно белое и сильное бедро, как у взрослой женщины, и нагнулась, чтобы посмотреть на царапины. Две длинные светлые пряди, выбившиеся из-под обруча, который придерживал волосы, упали вперед, скрыв ее лоб и глаза.