Нужно сказать также, что за это время случилось немало событий.
Прежде всего — думаю, это произошло дня через два после звонка Альберто, значит, в четверг — я действительно получил письмо из теннисного клуба «Элеонора д’Эсте» с «согласием удовлетворить мою просьбу об исключении меня из числа членов клуба». Оно было напечатано на машинке, подписано маркизом Ипполитом Барбичинти, послано заказным по срочной почте и не содержало никаких личных подробностей. В нескольких сухих неловких строчках, насквозь пропитанных бюрократизмом, излагалась суть дела: ссылаясь на точные указания секретаря фашистской организации, мне объявили, что дальнейшее посещение клуба моим «благородием» совершенно «недопустимо». (Разве мог маркиз Барбичинти не сделать какую-нибудь оговорку? По-видимому, нет. Но заметить ее и посмеяться над ней на этот раз было непросто.)
Во-вторых, кажется, на следующий день, в пятницу, мне снова позвонили из magna domus, но на этот раз не Альберто, а Миколь.
У нас состоялся долгий, очень долгий разговор, тон которому задавала Миколь. Это была обычная, ироничная и пустая болтовня двух студентов университета, между которыми в детстве существовали, может быть, какие-нибудь нежные чувства, но теперь, спустя десять лет, они хотят только просто поболтать.
— Это сколько же мы не виделись?
— Да лет пять, наверное.
— Какой ты стала?
— Настоящая уродина. Старая дева с красным носом. А ты? Кстати, я читала, читала…
— Читала что?
— Ну в газетах, что ты принимал участие в Конференции по вопросам культуры и искусства в Венеции, два года назад. Мы можем гордиться, да? Поздравляю! Ты ведь еще в гимназии отличался на уроках языка и литературы. Мельдолези был прямо-таки в восторге от некоторых твоих сочинений. По-моему, он нам даже приносил некоторые почитать.
— Тут не над чем особенно смеяться. А ты что поделываешь?
— Ничего. Я должна была защитить диплом по английской литературе в Ка Фоскари в прошлом году, в июне. Но где уж мне. Надеюсь, если лень не помешает, защититься в этом году. Как ты думаешь, экстернам дадут возможность получить диплом?
— Я понимаю, что ужасно огорчу тебя, но я в этом нисколько не сомневаюсь. Ты уже выбрала тему?
— Выбрать-то выбрала. О творчестве Эмили Дикинсон, знаешь, это американская поэтесса прошлого века, ужасная женщина… Но как писать? Мне бы пришлось все время ходить хвостом за профессором, безвылазно сидеть в Венеции по пятнадцати дней кряду. А мне последнее время эта «жемчужина лагуны»… Все эти годы я старалась бывать там как можно меньше. Да и вообще, знаешь, учиться мне никогда особенно не нравилось.
— Врушка. Врушка и сноб.
— Нет, клянусь тебе. А этой осенью отправиться туда пай-девочкой мне хочется еще меньше, чем всегда. Знаешь, что мне бы хотелось делать, милый мой, вместо того, чтобы заживо похоронить себя в библиотеке?
— Ну, послушаем, послушаем.
— Играть в теннис, танцевать и флиртовать, представь себе!
— Вполне невинные забавы, включая теннис и танцы. Ты могла бы предаваться им и в Венеции.
— Конечно… с дядей Джулио и дядей Федерико в качестве гувернанток!
— Уж в теннис ты бы могла играть. Я, например, как только могу, сразу сажусь на поезд и удираю в Болонью, а там…
— Ты ездишь к возлюбленной, признайся.
— Нет, нет. Я должен защитить диплом в будущем году. Не знаю еще, буду ли писать по истории искусств или по итальянской литературе, думаю, по литературе. А когда мне хочется, я позволяю себе поиграть часок в теннис. Я иду на платный корт на улице Кастелло или в Литторьяле. Там прекрасные земляные корты, с душем, баром, в общем, все удобства. И никто ничего не говорит. Почему бы и тебе в Венеции не делать также?
— Чтобы играть в теннис и танцевать, нужен партнер, а я в Венеции никого не знаю. И потом, я же тебе говорю: может, Венеция и красива, я не спорю, но я чувствую себя там какой-то чужой, потерянной, как за границей.
— Ты останавливаешься у дяди?
— Да, конечно.
— Понимаю. И все же спасибо тебе большое, что, когда в прошлом году в Ка Фоскари была конференция, ты не приехала. Поверь мне, это была черная страница в моей жизни.
— Почему? Должна тебе признаться, что, когда я узнала, что ты участвуешь, я лелеяла мечту приехать и устроить тебе овацию, просто из патриотических чувств. Слушай, а ты помнишь, тогда, на стене Ангелов, в тот год, когда у тебя была переэкзаменовка по математике?.. Бедненький, ты ревел как теленок! У тебя были такие глаза! Мне так хотелось тебя утешить. Мне даже пришло в голову показать тебе, как перебраться через стену и продемонстрировать тебе сад. А почему ты не полез? Я помню, что ты не полез, но не помню почему.