— А ведь ещё недавно мне всё казалось пресным, кроме разве что алкоголя и шоколада, — продолжает Юкино. Она с ногами забирается на кушетку, будто та — единственная оставшаяся на плаву посреди замусоренного пруда драгоценная лодка.
— Понятно. Что ж, думаю, раз тебе стало лучше, ты правильно сделала, что решилась уйти с работы, — говорит её бывший.
— Возможно, — отвечает Юкино, подавив тяжёлый вздох. — Надо было раньше, наверное. Лучше всего — в конце учебного года.
— Может быть. Но тут уж как пойдёт. На увольнение всегда непросто решиться. Ну а пока считай, что ты в отпуске. Отдыхай, наслаждайся жизнью!
«До чего мягко он со мной разговаривает», — равнодушно думает Юкино, перекладывая телефон в другую руку. Как будто прикасается к хрупкой вещи, которую боится сломать. Нежно-нежно. Но в то время, когда ей даже дышать было больно, он слушал кого угодно, а ей не верил.
И в этом нет ничего удивительного. Юкино действительно считала, что его не в чем винить. Если кто и виноват, так это она. Все свалившиеся на неё беды она навлекла на себя сама. И всё же однажды она утратила к нему всякое доверие.
«Некоторые чувства если пропадают, то уже навсегда», — заключает Юкино, и, похоже, он и преподал ей этот урок.
Дело было этой зимой.
«Наверное, я подхватила простуду», — предположила поначалу Юкино.
Ей стало смутно казаться, что еда практически лишена вкуса. Впрочем, в то время у неё хватало и других забот. Каждый день случались неприятные встречи с неприятными людьми, и здоровье всё время шалило. Головные боли, боли в желудке, отекающие ноги, боли внизу живота, но независимо от состояния её день ото дня загружали работой, а самое главное — она чувствовала на себе уничижительные взгляды окружающих. По сравнению с этим безвкусная еда представлялась сущим пустяком.
Тем не менее, когда Юкино, зайдя по дороге домой в семейный ресторан, обнаружила, что у спагетти болоньезе напрочь отсутствует вкус, она от испуга выплюнула его на тарелку. Было так противно, будто в рот попало что-то совершенно несъедобное, и она поспешно вытерла салфеткой не только губы, но даже язык. Затем непроизвольно обвела взглядом зал. На часах миновало девять вечера, и ресторан, выходящий окнами на улицу Синдзюку-дори, оказался заполнен на две трети. Тут сидели завершившие трудовой день конторские служащие, шумные компании студентов, вовсю радующихся жизни, и влюблённые парочки, заигрывающие, словно у себя дома. Какое-то время Юкино наблюдала за посетителями: качеством пищи никто не возмущался. За соседним столиком мужчина лет тридцати в деловом костюме ел спагетти пеперончино[42] и одновременно что-то набирал на мобильном телефоне. Юкино уставилась на его рот. Понять, нравится ему или нет, не удавалось, но, по крайней мере, ел он спокойно.
Может, испорченная порция досталась ей одной?
Юкино наклонилась поближе к тарелке и принюхалась. Запах несильный, но отчётливый: чеснок и репчатый лук. Тогда она положила в рот нитку спагетти. Опасливо прожевала. Точно, вкуса нет. И всё же Юкино сделала над собой усилие, проглотила спагетти и выпила воды, чтобы прополоскать рот. Тут она случайно заметила подозрительный взгляд соседа. Схватила чек, пальто и чуть ли не бегом выскочила из ресторана.
Сбитая с толку и без единой дельной мысли, Юкино зашла в круглосуточный магазин. Оглядела полку с готовыми обедами. Что же делать? Может, что-нибудь из этого попробовать? Приготовленное на углях кальби, «особо сытный» набор с чем-то жаренным во фритюре, омлет с рисом «от шеф-повара», «премиальная» говядина с карри. Неважно, взять любое, прийти домой, поставить в микроволновую печь — пятьсот ватт, две минуты, пока греется, переодеться в домашнее и смыть косметику, а когда печка подаст сигнал: «Дзынь!», достать горячую коробку, содрать упаковку и открыть пластиковую крышку. В лицо хлынет пар с искусственным запахом. Зачерпнуть рис белой, невесомой ложкой, которую дадут на кассе, поднести ко рту... Чем красочней она это представляла, тем меньше это вызывало аппетит. А если и тогда она не почувствует вкуса? А если ей придётся идти и проверять, не повреждён ли у неё язык?
Позади раздалось нарочито громкое цоканье каблуков, и Юкино поспешила освободить место. Женщина одного с ней возраста — скорее всего, секретарша — прошла перед её носом, как будто только и дожидалась этой возможности. Одетая в отделанное мехом бледно-розовое пальто, она оказалась заметно ниже Юкино с её ста шестьюдесятью двумя сантиметрами роста, и от неё исходил сладкий аромат духов. С каким-то звериным упорством женщина по очереди снимала с полки коробки и проверяла, сколько на этикетке значится калорий. В руке она держала корзинку для продуктов, и взгляд Юкино задержался на лежавшей там шоколадке. Давненько, кстати, она их не ела. На языке появилась знакомая с детства сладость, смешанная с горечью какао-бобов, её так и подмывало протянуть за шоколадкой руку.