И пока я малодушничал, ситуация полностью вышла из-под контроля. Пламя, разожжённое чьей-то рукой, с определённого момента обретает силу распространяться самостоятельно. Так же и вражда. В итоге и не разберёшь, с кого всё началось. Дом будет пылать, пока не прогорит и не обрушится последняя балка. Теперь-то я это знаю. И этими балками были способность Юкари воспринимать вкус, её душа и здоровье. Ко времени, когда тот самый слух дошёл до родителей учеников, Юкари настолько затравили, что она перестала появляться в школе. Но я и тогда продолжал считать её отсутствие на рабочем месте своего рода попыткой давить на жалость.
«Что бы ни происходило, она обязана прийти в школу, встретиться с Айдзавой лицом к лицу и всё уладить. Она ещё может это сделать», — так думал я.
Та зима для всех выдалась длинной, мрачной и тяжёлой.
Скончался мой отец, живший в нашем родовом доме в Сендае[60]. Ему перевалило за восемьдесят — я был поздним ребёнком. Когда у отца обнаружили рак поджелудочной железы, оказалось, что болезнь уже на четвёртой стадии. Из-за преклонных лет он отказался мучить себя лечением и после полугода паллиативной помощи мирно отошёл в мир иной. Наверное, и его раздирали противоречия, но он до последнего старался не выглядеть слабым в глазах сына.
— Пожалуй, мне особо нечего тебе оставить, — сказал отец, когда я навестил его за несколько дней до смерти. — Но завещаю тебе найти спутницу жизни, которую ты сможешь полюбить больше себя самого. Если сумеешь, считай, не зря пожил.
Когда пришло время прощаться с Юкари, я вспомнил те самые слова моего отца.
Любил ли я её больше самого себя? Наверное, нет. Я остановился задолго до того, как до этого дошло. Хотя когда-то меня тянуло к ней с той же силой, с какой засасывает в опасный водоворот, и я готов был умолять её стать моей женой... Эта страсть и сейчас не ослабла, но всё же я с неожиданной для себя лёгкостью отпустил Юкари. Мы что-то безвозвратно потеряли, а когда и как — это я полностью прохлопал. Между нами существовала какая-то связь, и, если бы ничего не произошло, мы смогли бы её укрепить, но теперь она разорвалась навсегда.
В тот стылый мартовский вечер в небе кружились снежинки, и, когда Юкари после долгого перерыва вновь появилась на пороге моей квартиры, я с первого взгляда понял, что между нами всё кончено. Даже не столько понял умом, сколько ощутил — вот он, момент расставания, будто надвигающаяся тёмная туча над открытой всем ветрам равниной. Юкари подстригла свои длинные волосы, и они едва доставали ей до плеч. Когда-то в её глазах я видел любовь и доверие ко мне, но сейчас этот свет бесследно погас. Остались лишь сильная усталость, испуг и сомнения. Только теперь до меня дошло, что я тоже присоединился к Айдзаве с её подпевалами и изводил Юкари вместе с ними.
— Мне правда очень жаль, — сказала Юкари дрожащим голосом, словно мягко проводя рукой прямо по моему сердцу. — Прости за все неприятности, что я тебе причинила. Я должна положить этому конец.
«Заметь, ты даже прощальные слова вынудил произносить её», — думал я, следя за тем, как Юкари заходит в пустой салон городского автобуса на остановке рядом с домом. Мы встретились чудом. Но я и пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь, и навсегда похоронил наши отношения.
В опустевшей школе звучит звонок, призывающий расходиться по домам.
Всё вокруг охвачено пламенем заката, какой бывает после тайфуна. Я смотрю из окна учительской, как Юкари, закончившая собирать свои вещи, в одиночестве выходит за ворота. К ней подбегают несколько учеников. Они обступают её и начинают плакать. Она смотрит на них с нежностью и что-то говорит.
«А ведь ни я, ни Юкари так и не проронили ни одной слезинки», — думаю я, глядя на её улыбающееся лицо, подсвеченное безутешным красным отблеском заходящего солнца.
В ту осень было много тайфунов.
Штормовые ветра и заряды дождя, приходя в Канто, всякий раз бурно встряхивали атмосферу и, издеваясь над людьми, приносили с собой то внезапный летний зной, то зимнюю стужу. Но осень постепенно брала своё: по мере того как дни становились короче, подкрашивала в жёлтый цвет деревья гинкго вдоль дорог, понемногу стряхивала листья с ветвей, заставляла людей одеваться потеплее, а вскоре и вовсе уступила место зиме.