Но это неважно. С кем-то Она или нет — неважно. Время нельзя повернуть вспять. Главное, что теперь я смогу исполнить данное Ей обещание. Я не знаю, считает ли Она мои слова таковым. Даже не уверен, что Она о них помнит. Но насчёт меня сомнений нет — я обещал.
В том саду света, почти пять лет назад, я коснулся ноги Юкино-сан. Коснулся, чтобы сделать для неё туфли.
«Я делаю сейчас пару туфель, — сказал Такао Акидзуки в той беседке, окутанной светящимся дождём. — Я пока не решил для кого. Это женские туфли». А затем он зарисовал контур моей ступни на бумаге.
Не знаю, помнит ли он о своих словах, но для меня они прозвучали как обещание. Так что, если Акидзуки-кун на самом деле когда-нибудь станет башмачником, я бы хотела заказать у него туфли. Мне кажется, он сумеет передать в них то, что творилось тогда в наших сердцах, — как если бы чувствам можно было придать форму.
«Нагоя! Поезд прибывает на станцию Нагоя!» — раздаётся из динамиков беззаботный голос проводника. Ох, да они уже в Восточной Японии! Юкино осушила три банки пива, но напряжение, напротив, только возрастает. За окном скоростного поезда, словно пример изображения перспективы, тянется бесконечный ряд стальных опор линии электропередачи, плавно скользящий назад по ходу движения. Майское небо закрашено в серый цвет. По вагону идёт продавщица, развозящая еду и напитки. Юкино никак не может решить, стоит ли ей купить ещё немного пива.
Когда он сошёл с экспресса из Нариты на станции Синдзюку, накрапывал мелкий дождь.
Такао окунается в знакомый, влажный майский токийский воздух, вдыхает его полной грудью, шагая по платформе. И вдруг вспоминает, как точно так же делал глубокий вдох, выбравшись утром из переполненной электрички по дороге в школу.
Он прожил во Флоренции два безумных года, и вот пожалуйста, уже сносно говорит по-итальянски, а в одном обувном ателье, куда он часто наведывался, ему позволяют выполнять кое-какую вспомогательную работу, хотя он пока ещё студент. Решив ненадолго съездить домой, он отважился сообщить об этом Юкино-сан. Она ответила, что приблизительно в то же время будет в Токио по делам. Потому-то на последние три месяца перед возвращением Такао поставил себе цель: доделать те самые туфли.
Он проходит через турникет и запирает чемодан в ячейке автоматической камеры хранения. Оставшись с одним рюкзаком, надевает его на спину, идёт к киоску и покупает виниловый зонтик. Удивляется тому, как вежливо разговаривает с ним продавец. Вытаскивает из кошелька японские банкноты — их оформление кажется ему экзотической диковинкой.
Она сошла на станции Сэндагая линии Собу.
Заперев дорожную сумку в ячейке автоматической камеры хранения, Юкино открывает складной зонтик багрового цвета и выходит на улицу. Купол зонта, превратившись в подключённый к небосводу динамик, доносит до её слуха музыку дождя. По звучанию она понимает, что ливень усилился.
«Всё-таки я немного перепила». Юкино решает, что ей стоило бы протрезветь, и ноги сами, будто она ходит здесь каждый день, несут её в кафе рядом со станцией.
— Вам здесь или с собой? — спрашивает официант, и она отвечает:
— С собой, пожалуйста, — и добавляет: — Два стакана.
Когда он сошёл с деревянного моста в японском саду, звук дождя снова немного поменялся.
Щелчки капель по воде заглушаются шелестом раскачивающихся листьев. В медленное шарканье его самодельных броги[92] по земле вплетается звонкое щебетание белоглазок. Сквозь ветки чёрных японских сосен видна поверхность пруда, а в ней отражаются розовые цветки рододендронов, рыжая кора красных зонтичных сосен, яркая зелень листьев клёна.
В рюкзаке за спиной у Такао лежат сделанные для Неё туфли. Маленького размера лодочки на пятисантиметровом каблуке. Бледно-розовый носок, верх — слабого, близкого к белому телесного оттенка, и лимонно-жёлтый, словно выцветший на солнце, каблук. К концу длинного ремешка, застёгивающегося вокруг лодыжки, пришито украшение в форме кленового листа. Это туфли для Неё, и на сей раз в них можно будет ходить долго.
Где-то громко каркает большеклювая ворона, а из далёкой небесной вышины едва слышно доносится гром.
«О если б грома бог...»
Губы Такао сами шепчут эту строчку.
Душа наполняется предчувствием.
Из плотного окружения мокрых кленовых листьев выглядывает беседка. В ней виден силуэт сидящего человека. Вдыхая запах дождя и не давая чувствам разыграться, Такао продолжает идти, подходит ближе. Листья расступаются, и теперь беседка видна целиком.