Лиота с грустью взглянула на свою внучку:
— Да, это действительно было несправедливо. Но моя свекровь смотрела на все со своей колокольни. Она не знала, что в течение всех военных лет я передавала заработанные мной деньги ее супругу. Она считала меня плохой матерью, которая нашла повод оставить на нее детей и не заниматься ими. Она думала лишь о том, как беззаботно и весело я провожу время, пока Бернард на войне. Папа Рейнхардт никогда не рассказывал ей о другой стороне моей жизни. Полагаю из-за своей гордости, из-за того, что он был уязвлен. Правда, я еще не до конца понимала, что это настоящая трагедия для моих детей. Бабушка Рейнхардт по-своему любила Джорджа и Эйлинору, но это не мешало ей говорить обо мне детям нелестные вещи. Они были маленькими и верили всему. Такая несправедливость обижала и сердила меня.
Лиота глубоко вздохнула:
— Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: со стороны, все, что я делала, действительно выглядело так, словно бы я не заботилась о своих детях. Я работала по пять, иногда по шесть дней в неделю. А по воскресеньям ходила в церковь. Родители мужа были другого вероисповедания, поэтому всякий раз, когда я уходила, мама Рейнхардт вставала в дверях спальни и говорила мне, что я делаю все против воли ее сына.
— Это было правдой?
— Конечно, нет, но она так считала, и это осложняло мои отношения с детьми. Эйлинора и Джордж проводили слишком много времени с мамой Рейнхардт и полностью доверяли ей. Все осложнялось тем, что я помалкивала и не подавала виду, что была на нее обижена. Слава Богу, у меня была замечательная подруга. Китти. Она была славная. Мы с ней работали вместе. Ее муж, также как и мой, был на военной службе. Мы с ней иногда предлагали свою добровольную помощь службе организации досуга войск. Нас направляли разносить солдатам кофе с крекерами и танцевать с ними.
Лиота покачала головой:
— Никогда не забуду, как однажды вечером мама Рейнхард дождалась моего возвращения домой и начала обвинять меня. Я не понимала смысла ее слов, сказанных на немецком, однако выражение ее лица и интонация говорили весьма красноречиво. — Лиота как-то странно улыбнулась. — Это было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я не выдержала и назвала ее старухой. В ответ она пообещала, что расскажет все своему сыну, когда тот вернется домой, после чего меня выгонят из ее дома. Папа Рейнхардт, поднятый шумом с кровати, встал между нами. Я думала, что он объяснит ей ситуацию. Я надеялась и молила Бога, чтобы это произошло:
— А он, конечно, не стал говорить правду, — мрачно предположил Корбан.
— Не всю, и я не нашла в себе смелости, чтобы сказать.
— Но почему? Ведь она заслуживала этого.
Лиота медленно покачала головой:
— Унижая человека, Корбан, ты делаешь его своим врагом, а не другом.
Корбан пожал плечами:
— Она и так была вашим врагом.
— Она, но не папа. Он был на моей стороне. И отчасти это служило причиной маминой враждебности. Папа объяснил мне, что расскажет всю правду не сейчас, а когда-нибудь потом. Я решила, что будет лучше, если это останется на его совести, и ждала.
— Так он рассказал? — У Энни разрывалось сердце от жалости к бабушке, которой пришлось все это пережить.
— В конце концов рассказал. — Лиота отодвинула от себя тарелку, и Энни увидела, как дрожали ее руки. — Это было нелегко. Вот вы судите обо всем с моих слов и понимаете, что мне нанесли обиду, но все не так просто. Вы должны понять маму Рейнхардт и не держать на нее зла. — Она коснулась руки Энни. — Это наша семья, и, что ни говори, в тебе течет ее кровь. Поставь себя на место мамы Рейнхардт. Я очень отличалась от всех, кого она знала. Я была очень независимой. Очень современной. Яркой американкой. — Она грустно улыбнулась. — Именно поэтому она возражала, чтобы твой дедушка женился на мне. Она считала, что Бернард будет намного счастливее, женившись на своей соотечественнице.
Лиота положила ножик и вилку на тарелку.
— Я думаю, что мой переезд в ее дом она восприняла как попытку все прибрать к своим рукам, поэтому с первого дня начала борьбу со мной. Она не хотела, чтобы я готовила, стирала или делала какую-нибудь другую домашнюю работу. Уходя на работу, я догадывалась, о чем могла думать свекровь, когда вспоминала обо мне. Ее речь я понимала не больше, чем она мою. У мамы Рейнхардт было неважно с английским. Фактически между собой они с папой общались на немецком языке, поэтому я как можно реже заговаривала с ней. Однако очень трудно избегать общения в маленьком доме, поэтому я уходила работать в сад. Думала, что дам им возможность побыть вдвоем, и надеялась, что смогу уединиться в саду с моими детьми.