Однако бороться со своими фантазиями она была не в силах. Принимая ванну, она вдруг чувствовала приятное возбуждение от струения теплой воды между ногами — ее пронзало горячей стрелой желания. Во время послеобеденного отдыха ей часто снилось, что Никос лежит рядом с ней под пологом и туго накрахмаленные полотняные простыни с ручной вышивкой пропитаны его потом. Эти простыни Джеральд специально заказывал в Ирландии. Затем она просыпалась — в окно сквозь занавеси пробивались лучи солнца, и Сильвия долго смотрела на высокие резные столбики кровати, охваченная смутным желанием. Порой, все еще в полусне, она «отдавалась» Никосу, удовлетворяя свою страсть. Правда, потом еще больше ненавидела себя за это.
Что это такое, спрашивала она себя, неужели любовь? Но как это может быть? Она ведь не преклонялась перед ним, как преклонялась перед Джеральдом, и не уважала его. А когда возвращалась после очередного похода к специалисту по лечению бесплодия и все тело у нее ныло от мучительной процедуры обследования, ей хотелось только одного, чтобы ее обнимали руки Джеральда — и ничьи другие.
И все-таки…
Каждый раз в момент близости с Джеральдом она думала о мускулистой груди Никоса. О его сильных руках и чувственном рте. Иногда она закрывала глаза и представляла на месте Джеральда Никоса: лишь в такие моменты прикосновения Джеральда доставляли ей удовольствие.
Самое худшее, однако, заключалось в том, что она подозревала: Никос знает. Нет, он ничего ей не говорил, ничего не делал. Он просто смотрел. Искоса, чуть приподняв тяжелые веки, хотя, казалось, он целиком поглощен той работой, которой в данный момент занят, — починкой крана или установкой раковины. А то, стоя на перекладине стремянки и «латая» потолок, вдруг прерывал работу и устремлял в ее сторону задумчивый долгий взгляд.
Как-то душной летней ночью, чувствуя, что задыхается, Сильвия тихонько встала с кровати, оставила мирно посапывающего Джеральда и вышла из спальни. Внизу на террасе казалось прохладнее — там, по крайней мере, можно было дышать.
Неожиданно окружавшую темень прорезал красный огонек сигареты. Сильвия так и застыла на месте. Секундное замешательство уступило место страху: а что если эта смутно различимая фигура, опиравшаяся на каменную балюстраду… что, если это грабитель? Впрочем, она тут же сообразила, что каменные ступени, полукружьем спускающиеся в сад, ведут к подвальной комнате, где спит их новый рабочий.
Человек поднялся и подошел к ней.
На фоне залитого лунным светом сада он казался совсем черным и куда более страшным, чем забравшийся с улицы вор.
Никос предложил ей сигарету — и она с перепугу взяла ее, хотя обычно почти никогда не курила.
— Мне не спится, — сказала Сильвия. — Так душно, что я решила выйти глотнуть свежего воздуха.
Она говорила преувеличенно быстро: ей было неловко от того, что ее шелковый халат чересчур прозрачен, и она торопливо старалась его запахнуть. — Когда я была маленькая, знаете, что я делала? Брала матрац, выносила его на лестницу и там спала. Мама еще ругала меня, она боялась, что во сне я могу скатиться вниз.
Никос рассмеялся, запрокинув голову:
— А сейчас, значит, такой лестницы у вас нету. — За прошедший год его английский стал значительно лучше, но он по-прежнему предпочитал изъясняться короткими фразами. — Очень плохо.
— Конечно, — поддержала разговор Сильвия. — Очень плохо.
Ведь и на самом деле смешно. Просторный кирпичный дом с видом на Риверсайд и Гудзон, прислуга, богатство, о котором раньше она не могла и мечтать, а черного хода с лестницей нет. И Сильвия тоже засмеялась, но смех получился натянутым.
— А ваша мама сейчас где?
Смех Сильвии сразу же осекся.
— Она умерла…
Сильвия поглядела на затаившийся в глубине сад, на темный каскад плюща, скрывающий кирпичные стены, и ее розы, блестевшие под луной подобно старинному благородному серебру. Даже сами названия их сортов звучали как песня: «Голубой Нил», «Мир», «Золото высшей пробы»… Ее дети! Возможно, единственные, каких ей суждено иметь. Ради них, своих «детей», она не гнушалась никакой грязной работой — зачастую руки у нее бывали исколоты шипами, а под ногти набивалась земля. И когда случалось, что листья на кустах сморщивались и бурели, а сраженные болезнью почки высыхали и готовы были вот-вот отмереть, ее охватывала тревога, какая бывает у матери при виде разбитой коленки, порезанного пальца у своего малыша.