Мученичество. Розе вспомнился тот день, когда сестра Перпетуа впервые рассказала о нем. Это было в пятом классе, и все они вполуха слушали монотонный рассказ сестры над своими затертыми до дыр экземплярами книги «Жития Святых».
— Девочки… — голос сестры Перпетуи перешел на трагический шепот, так что сердце Розы замерло в тревожном ожидании. — У меня есть одна уникальная реликвия, и я хотела бы, чтобы вы все увидели ее. Я сейчас пущу ее по рядам, и каждая из вас сможет поцеловать ее.
Перекрестившись, она сняла с шеи серебряный медальон, который до этого скрывался под рясой. Интересно, подумалось Розе, что еще там под ней скрывается? Груди?.. Курчавые волосы в промежности?.. Но сколько она ни напрягала свое воображение, ей представлялся лишь бесформенный мешок, набитый доверху «Клинексами» — сестра имела обыкновение всегда засовывать под манжет листки туалетной бумаги.
Как зачарованная следила Роза за движением рук сестры: вот она открывает крышечку медальона, подковырнув ее ногтем большого пальца — квадратного, почти мужского; вот передает его с благоговейным трепетом в протянутые ладони Мери Маргарет О'Нил, сидевшей в первом ряду на первой парте. Мери Маргарет в своей белой блузке с тщательно отутюженными рукавами, волосы, как всегда, гладко зачесаны за уши, вся внимание и преданность. Мери Маргарет уже конфирмована.
Класс замер в нервном ожидании: девочки сидели с широко раскрытыми глазами, молча наклоняясь к медальону и быстро целуя его плотно сжатыми губами, прежде чем передать на следующую парту. Сестра объяснила, что внутри медальона находится лоскуток кожи святого мученика, сожженного на костре в Мексике более двух столетий тому назад.
Пока Роза ждала своей очереди, она буквально изнемогала от жгучего любопытства. Ее интересовало, как выглядит этот лоскуток и, главное, сможет ли она решиться на то, чтобы действительно поцеловать его?
Прошла целая вечность, прежде чем медальон наконец попал к ней в руки. «Реликвия» была ужасна — куда ужаснее, чем она себе представляла. Черная, сморщенная. Совсем как подгорелое мясо, приставшее к боку сковородки. Роза почти что чувствовала запах этого горелого мяса, ее мутило от вони, издаваемой поджариваемой на огне плотью.
И тут в голову ей пришла страшная мысль: «Да это же то, чем была моя мать. Когда она сгорела в огне. Господи Боже мой! И все из-за меня. Не родись я в тот вечер, мама была бы жива. Поэтому Нонни и твердит, что на мне лежит печать дьявола».
Она не нашла в себе сил поцеловать «реликвию». Пусть на нее смотрят и сестра Перпетуа и весь класс. Их вопрошающие глаза были устремлены на нее одну. Но все равно она не смогла — уж лучше умереть.
Несколько недель после этого памятного урока Роза была не в состоянии есть мясо. Даже мысль об этом вызывала рвоту.
Сейчас съежившаяся в темноте исповедальни Роза представляла себя на месте того святого мученика. Вот ее поджаривают на костре — все ее тело под белой блузкой и плиссированной юбкой цвета морской волны постепенно обгорает. «Так вот, значит, каково было моей матери тогда. Наверное, она страшно страдала», — проносится у нее в мозгу.
Жар в теле становился все невыносимей. В ложбинку между грудями стекали струйки пота — она ощутила его запах, похожий на вонь от жженой резины. «Ангелина заслужила свою смерть, — так говорила Нонни. — Она утверждает, что мать грешила против Бога и он покарал ее». Злые слова бабушки скреблись в Розиной голове, как скребутся ночью за стеной кухни мыши.
Нет. Это неправда. Я не верю бабушке!
«А что, если все-таки правда?» — думает она. Неужели это отбрасывает на нее тень позора? Неужели на ней и в самом деле лежит печать материнского греха, как лежит на всем человеческом роде печать греха Евы?
Да, конечно же, на ней тень позора. После всего, что она совершила на прошлой неделе, сомневаться в этом не приходится.
Но как, как заставить себя исповедаться в своем грехопадении? Все то, в чем она каялась раньше, — сущие пустяки по сравнению с новым грехом.
Следует, сказала она себе, начать с простительных ошибок. И постепенно перейти к тому, что является смертным грехом, — тогда, возможно, покаяние не прозвучит как гром среди ясного неба.
Первую часть задуманного выполнить будет проще простого: ведь свои прегрешения она могла бы перечислить наизусть даже во сне. Все то же, в чем исповедовалась, начиная с первого причастия, если не считать отдельных нюансов.
Сглотнув застрявший в горле комок, она услышала легкий звон в ушах и начала: