Моргая от напряжения, Сильвия изо всех сил вглядывалась в маленькое личико в обрамлении белого одеяльца. Чувство безмерного облегчения, испытанного ею раньше, уступило место сокрушительному отчаянию.
До чего же она смугла! Черные волосы окаймляют сморщенное личико, цветом кожи напоминающее потемневшую от времени медную монету. Девочка открыла глаза — и тут Сильвия в ужасе увидела две посверкивающие черные пуговки. Разве у всех новорожденных глаза не должны быть голубыми?
Сильвия почувствовала, как внутри у нее все рушится, подобно стекающим вниз крупинкам в песочных часах. Ей показалось, что и она сама летит куда-то, в черную пустоту.
Это темное сморщенное личико. Сомнений нет. Ребенок Никоса. Совершенно ясно.
Но все равно это ее ребенок, и так чудесно прижимать его к себе. Она почувствовала, как ее соски болезненно затвердели — от желания дать ребенку грудь.
Она отвернулась: новая боль поднялась в ней, по щекам потекли слезы.
Господи, я не могу. Не хочу. Это его ребенок, а не наш с Джеральдом. Как же я смогу любить эту девочку? Это разобьет сердце Джеральда, и он меня разлюбит.
— Все они плачут, — пояснила сестра Игнация молодой санитарке и забрала ребенка.
Сильвию привезли в другую комнату. Она выглядела так же, как прежняя, с той только разницей, что теперь ее кровать стояла против окна, откуда открывался вид на кирпичную стену дома по другую сторону узкой улочки. В палате было еще три кровати, и все заняты. Две женщины спали, а одна с симпатией оглядывала новенькую.
— Ну что, отмучилась? — сказала женщина с характерным для жителей Бронкса гнусавым акцентом. Сильвия говорила бы точно так же, если бы мама, благодарение Господу, не занималась с ней языком, не исправляла ее ошибок, не брала с собой в музей Фрика, где Сильвия проводила все время после уроков, и не таскала на субботние концерты, дневные спектакли и утренники, куда имела возможность доставать контрамарки.
Сильвия в ответ только кивнула: на большее у нее просто не было сил.
— А у меня, — продолжала как ни в чем не бывало ее соседка, — уже третьи роды. — У новой знакомой было открытое лицо, обрамленное курчавыми темными волосами, большие веселые карие глаза и россыпь веснушек на курносом носу. — И опять дочка, — с тяжким вздохом заметила она. — Мой-то думал, что хоть на этот раз будет парень. Да он с ума сойдет, когда узнает! И не то чтоб он дочерей не любил, но он так хотел сына.
— Так он что, не знает? — с трудом ворочая языком, спросила Сильвия. Казалось, ее рот забит ватой.
Женщина хрипло рассмеялась:
— Это как-никак военно-морской флот. Ребенка ждали только через две недели. Вот и обещали Дому увольнительную в конце следующей недели, чтоб он поспел к этому торжественному моменту. — Улыбка угасла, лицо женщины помрачнело. — Конечно, я могла бы позвонить его матери, этой старой калоше, — пардон, мадам. Но подумала, что от нее ничего хорошего, как и всегда, ждать не приходится. «Подождать, что ли, не могла? — произнесла она, явно подражая сварливому гнусавому голосу свекрови. — Ты что, думаешь, у него на корабле забот мало, чтоб еще об очередном ребенке беспокоиться? Двоих тебе недостаточно?» Ха! Ей бы надо было раньше вразумить своего сыночка, чтоб он думал, когда ко мне в постель лезет. Она что себе представляет: я замужем за папой римским? Ф-ф-ф-и-ть! Чертовски повезло, что она в Бруклине, а не здесь. Мы почти видеться перестали с тех пор, как я перебралась с девочками к маме… пока Дом служит. Сейчас мама сидит с Марией и Клер, а то бы она уже давно ко мне сюда прибежала.
Женщина потянулась к сумочке на железной тумбочке у кровати и достала пачку «Лаки Страйк».
— Хочешь сигаретку? — Сильвия помотала головой, и соседка, пожав плечами, бросила спичку на пол. — Меня зовут Энджи. Ангелина Сантини. — Она, прищурившись, взглянула на Сильвию сквозь облачко дыма, с шиком выпущенного через нос. — А у тебя-то как? Еще дети есть?
— Нет, — ответила Сильвия с дрожью в голосе, снова подумав, кто же это в здравом уме станет повторять такие муки. Доверчивая откровенность Энджи подействовала на нее успокоительно. Для той, похоже, они были как два солдата, делящие один окоп.
— Да, тебе несладко пришлось, — понимающе кивнула Энджи. — Особенно по первому разу. Но это быстро забудется. Такая уж… как это говорится… наша природа. Когда мужа четыре месяца не видишь дома, а потом ему дадут увольнительную… тут обо всем забудешь… — Энджи грустно вздохнула, а потом, услышав скрип половиц за дверью, подскочила и быстро загасила сигарету. — Если сестры меня накроют с сигаретой в этой старой коробке, которая в любую минуту может вспыхнуть как спичка… Постой, я даже не знаю, как тебя зовут.