— Ты не достойна даже произносить вслух имя своей сестры! — выплюнула Нонни, шипя от злости. — Клер! Да она же посвятила себя Богу, не то что ты. Она будет монахиней. Разве она когда-нибудь допустила бы подобное!
— Конечно, ты ей своим Иисусом всю глотку забила. Вот она и решила, что у нее, видите ли, божественное предназначение. А Роза, ты же относишься к ней так, будто она пыль под твоими ногами. — Мария сердито посмотрела на Розу. — Как ты-то позволяешь ей так с собой обращаться, а, Роза?
— Мария, прошу тебя… пожалуйста, перестань… — Роза едва смогла выговорить, так онемели губы. Она посмотрела на сестру, взглядом умоляя ее остановиться.
Казалось, стены кухни сдвигаются, чтобы зажать ее, как в ловушке. Желтоватые выцветшие обои с гроздьями фруктов, кухонные шкафчики, когда-то синие, а теперь грустного мыльно-серого цвета, окружали Розу плотным кольцом.
— Так знай, — скривив губы в презрительной ухмылке, не сказала, а почти выплюнула Нонни, уставившись на Розу злобно сверкающими бледно-голубыми буравчиками, — она не твоя сестра!
На миг Розе почудилось, что в душный воздух кухни влетел рой злобных ос. „Это не может быть правдой! — пронеслось в голове. — Наверное, я просто не расслышала. Нонни не могла сказать такого!"
— Ты что, с ума сошла? — уставилась на бабку Мария. — О чем ты говоришь?
— А о том, что она — не дочь моего Дома! — упрямо возразила Нонни. — Незаконнорожденная она, каким будет и твой ребенок, что сидит сейчас у тебя в животе. Пусть у меня нет точных улик, но, — она с яростью ударила себя в грудь, — бывают на свете такие вещи, которые ни в каких там уликах не нуждаются! Ты только посмотри на нее! Да на ней же с первого дня лежит Божье проклятье! Как Дом ее увидел, так сразу разрыдался. А я ему говорю: „Да что ты вообще знаешь о своей вертихвостке-жене? Вырядится в шелковые чулочки, платье за пятьдесят долларов — и ходит, как принцесса. А муж на войне и следить за ней, как положено, не может. И что же, по-твоему, она будет дома сидеть?" Да уж точно было на ней Божье проклятие, на матери твоей, что она в огне-то сгорела. Наказал ее Господь, воистину наказал! — Нонни перешла на визгливый крик.
Роза зажала руками уши, чтобы не слышать этого ужаса, но бесполезно. Каждое слово жалило, как укусы.
— НЕТ! — Роза вскочила со стула, опрокинув его, и крикнула, кипя от ярости, в лицо Нонни: — Ты лжешь! Моя мать была не такая! Она была хорошая и… — Как она ни старалась, ей никак не удавалось подобрать нужного слова, чтобы выразить чувство огромной боли, что горячей волной затопило грудь.
Брайан! Во что бы то ни стало она должна его найти. Он будет знать, что делать, он поможет, он прекратит все это, и она не будет так страдать.
По ее щекам текли горячие слезы. Она быстро прошла мимо Марии и Нонни и замедлила шаг лишь в гостиной, где, как всегда, царствовал полумрак. Сперва ее глаза ничего не различали, но потом, привыкнув, она увидела серую полоску света, проникающего через плотно закрытые жалюзи, и матовый отблеск полиэтилена, прикрывающего диван.
Ей представилось, что она насекомое, таракан, за которым гоняется ее бабка и хочет уничтожить. Скорее к выходу! Но тут как назло ни за что не хотела открываться цепочка замка. Боже, как она ее ненавидела! Как ненавидела и эту комнату, и всю эту чертову квартиру!
Но вот наконец она на площадке, вырвалась из своей тюрьмы и что есть силы мчится вверх по лестнице — на последний этаж, туда, где живет Брайан. Единственное, о чем Роза молится в эту минуту, это чтобы он был дома.
В квартире Макклэнанов на нее сразу же обрушиваются непривычные гам и суета. Мать Брайана приветствует ее, держа в одной руке малыша, которого прижимает к пышному бедру, а другая прижата к ноге. Вся гостиная пропитана теплым пряным ароматом, а на полу, среди валяющихся диванных подушек и разбросанных пустых бутылочек из-под детского питания ползали ребятишки.
— Ну, Роза, ты прямо как подарок небес! Не подержишь Кэвина, пока я выну пирог из духовки? Сегодня день рождения Джеспера, и я… о-о-о… — Она швырнула Розе Кэвина в мокрых ползунках и помчалась к кухне, радостно вопя: — Брайан! Роза пришла. Если ты не вынешь Шона из корыта, он там совсем скиснет.
Роза вытерла слезы тыльной стороной ладони и опустилась на диван с выпирающими пружинами. Кэвин удобно устроился у нее на коленке.
— Ну, парень, как насчет того, чтобы сбацать ча-ча-ча? — обратилась она к малышу.
Тот расплылся в беззубой улыбке. Его самым большим удовольствием было качаться на коленке у Розы под музыку невидимого оркестрика, исполнявшего латиноамериканскую музыку. Запрокинув головку, Кэвин захихикал, и Розе сразу стало легче на душе от этого доверчивого смеха.
Царивший в большой комнате беспорядок действовал на нее странно успокаивающе. На огромной циновке, словно после кораблекрушения, раскиданы детали „конструктора" и деревянные брусочки, из которых надо было построить „Хижину Линкольна", картонные кубики с азбукой, наполовину изгрызенные малышней, чтобы не так чесались зубы, пустая коробка из-под лейкопластыря, плоские игрушечные грузовички, старые галоши, искрошенные цветные мелки и книжки сказок с оторванными обложками. На ободранном кофейном столике высилась целая гора неуклюже перевязанных ленточками подарков. А на обитом шотландкой кресле с откидывающимся верхом, где по вечерам, задрав ноги, возлежит отец семейства Макклэнанов, читая свою „Пост", сейчас восседал сам виновник торжества Джеспер, отмечавший в этот день двухлетний юбилей и занятый в данный момент тем, что растирал ногой пшеничный крекер.
— Добро пожаловать в Столицу Ада! Слышала уже? Президент Эйзенхауэр объявил это место зоной бедствия!
Роза подняла глаза и увидела ухмыляющегося Брайана — на руках у него был распаренно-розовый четырехлетний Шон, только что принявший ванну. Рукава свитера Брайана с эмблемой Бруклинского колледжа были закатаны выше локтя, а в его вьющихся темных волосах, словно снежинки, поблескивали брызги пены детского шампуня. Уже один его вид сделал Розу почти счастливой.
Прежде чем она ответила, он поставил Шона на пол, а сам плюхнулся на диван рядом с ней. На обтянутой свитером груди Брайана явственно виднелись отпечатки маленького мокрого тельца брата.
— Ты как, Роз? — мягко спросил он. — Ты случайно не плакала, а?
Роза отрицательно помотала головой, чувствуя, как горло сжимают подступающие слезы:
— Я-то в полном порядке. А вот Кэву определенно нужны новые ползунки. А то ни он, ни я больше не выдержим.
— Шон! — заорал Брайан на всю комнату. — А ну-ка смотри, чтобы Джесбо не трогал подарков! Понял?
В крохотной комнатушке, которую Брайан делил с двумя своими братьями, Роза и он в конце концов сумели кое-как надеть на Кэвина чистые ползунки, несмотря на его отчаянное сопротивление, после чего Брайан опустил его в манеж, снабдив в качестве отвлекающего средства огрызком тоста и набором пластиковых ключей.
— На Западном фронте все спокойно, — прошептал он, схватив Розу за руку. — Давай, сейчас самое время улизнуть отсюда, пока индейцы не напали на наш след.
„Он знает. Знает. И поэтому ведет меня в форт, понимая: со мной что-то не так", — с нежностью подумала Роза.
Их „форт". Они не были там года два. Или, может, больше? Да, с тех пор как Брайан окончил свою школу и поступил в Бруклинский колледж. С тех пор они считают „форт" детской забавой. Хотя Роза еще помнила время, когда это место было для них обоих самым прекрасным на всем земном шаре.
Квартира Макклэнанов находилась на последнем этаже, и мать Брайана сразу, как они въехали сюда, поставила на всех окнах решетки. Довольно скоро, однако, Брайан изобрел способ, как проникать в кладовку управляющего домом. Там было окно, выходящее на чердачную площадку, откуда залезть на крышу по пожарной лестнице было легко. С тех пор как восемь лет назад четырехлетний Джимми Сторелли свалился с крыши, пока его мать снимала развешанное на веревке белье, дверь на чердак задраили, и жильцам вход туда был заказан. Лестница, которой пользовались Брайан и Роза, имела всего восемь ржавых ступенек, прикрученных болтами к стене дома. Подниматься по ним надо было без всякой страховки — внизу пять этажей пустоты!