— Ну как самочувствие? — обрушился на Рэйчел голос Мейсона.
— Пока не могу определить. Но такого я еще не испытывала никогда. Как-то странно. Вроде я не я. Но в то же время я! — попыталась она определить свое состояние. — Все кругом какое-то странное. Как будто я его впервые в жизни вижу. Может, такое бывает с новорожденными, когда они только открывают глаза…
— Значит, балдеешь, — хрипловато хохотнул Мейсон, выдыхая изо рта дым.
Рэйчел, взяв сигаретку, опять затянулась, стараясь задержать дым подольше, как заядлый курильщик.
— Наверное. Но не только.
— Что значит „не только"?
— Ну не знаю, — уклонилась она от прямого ответа. — Есть еще много чего. — Рэйчел замялась, не решаясь сказать о том, что было у нее на уме. Это все равно что окатить Мейсона ведром холодной воды или, еще того хуже, заставить рассмеяться, обратив все в шутку. — Ты же знаешь мою мать. Так вот, она никак не может смириться с мыслью, что я стану врачом. И я сейчас как раз об этом подумала.
— Господи Иисусе! Ты все перепутала, — он уставился на нее налитыми кровью глазами, окуриваемый сладковатым дымом. — Еврейские красавицы выходят замужза врачей, а не становятся ими!
Глаза Рэйчел сверкнули:
— Тоже мне умник нашелся! Пусть для тебя это звучит банально, но я действительно хочу помочь людям. Хочу, чтобы наш мир стал чуточку лучше.
— Правильно. Почему бы и нет? Ты и доктор Килдэйр.
Рэйчел в упор взглянула на Мейсона. Она была буквально очарована зелеными и золотистыми пятнышками, плававшими в радужной оболочке его насмешливых глаз.
— Когда это ты успел стать таким циничным?
В ответ Мейсон по обыкновению пожал плечами. Презрительная ухмылка исчезла, лицо стало серьезным.
— С тех пор как мы были детьми, утекло немало воды. Я много узнал. До меня доходят самые разные разговоры. Потом у нас в кампусе вовсю идет подготовка офицерского резерва, как будто мы не университет, а Вест-Пойнт. У моего старика есть приятель в Госдепе, и он говорит, что студентов скоро начнут призывать в армию и посылать в Индокитай. Господи Иисусе! Только бы я не стал одним из тех, кому „повезет".
— Ну, тебе-то это не грозит. Ты же как-никак на юридическом.
Мейсон снова ухмыльнулся:
— А, ты еще помнишь?
— Конечно. Значит, я и доктор Килдэйр. Ты и Перри Мейсон.
— Точно! Это именно я. Борец за Правду, Справедливость и Американский образ жизни.
— Ты? Но, по-моему, то же самое говорил и Супермен.
— Он тоже. Ну и что с того? Кстати, о Супермене. Ты никогда не задумывалась, почему это у них с Луизой Лейн ничего не получилось, а? То есть я хочу сказать: ты не знаешь, с чего они все тянули резину?
Так, выходит, он первым выпустил пробный шар, решила Рэйчел. Сердце учащенно забилось, и ей пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы Мейсон ничего не заметил.
— Ну, может, Луиза просто была фригидной. Или правда все то, что говорили про него. Ну что у него этовылетает быстрее пули…
Слова как бы выскакивали из нее сами собой. Рэйчел откинулась на спинку стула — ей было одновременно и стыдно за себя, и почему-то весело. „Боже, я правда балдею!" — промелькнуло в мозгу.
И тут на нее напал смех. Он был тихим, но остановить его она уже не могла. Надо было срочно ретироваться в туалет, чтобы не обмочиться.
Скинув туфли, она вскочила на ноги, сгребла со столика свою сумочку и, пошатываясь, направилась в сторону ванной.
Закрыв за собой Дверь и стоя у стены, облицованной оранжево-розовым кафелем, она попыталась нашарить „диафрагму", подбадривая себя, чтобы не передумать:
„Сейчас! Только сейчас и ни минутой позже. Пока не пропала решимость!"
Затуманившимися глазами разглядывала она извлеченную из сумочки после долгих поисков „диафрагму", мучительно припоминая, как ее положено вставлять. Сначала как будто надо не забыть намазаться специальным антисперматозоидным кремом. Она еще вся им перемазалась, когда практиковалась у себя дома. Так, с этой частью дела вроде покончено. Мази, кажется, достаточно, чтобы уложить намертво всех этих мерзких шустрых головастиков. Теперь требуется сложить эту штукенцию вдвое…
Некоторое время она держала „диафрагму" в сложенном виде — обычно так держат „тако", чтобы из Лепешки, пока ешь, ничего не выпало. Но тут вдруг пластинка выскочила у нее из пальцев, отлетела в сторону и, стукнувшись о дверь ванной, шмякнулась на пол. Глядя на лежащую на розовом мраморе пластинку, напоминающую мертвого морского ежа, Рэйчел почувствовала, что утратила всякий контакт с реальностью.
„Господи! — пронеслось у нее в голове. — Что у меня получится? Я же совершенно бесчувственная, как эта резинка, которую мне надо вставить".
Внутренний голос тут же приказал: „Кончай трепыхаться! Сделай, как решила!"
Выйдя из ванной, Рэйчел снова почувствовала, как из горла поднимаются пузырьки смеха: слишком уж дурацкий вид был у глазевшего на нее Мейсона.
— Рэйчел? Господи, да это ты?
— Конечно, я. А кто же еще?
— Но ты…
— Правильно, голая!
Произнеся эти слова, она многозначительно кивнула, ощущая в огромной голове, болтающейся на тоненькой веревочке шеи, звенящую пустоту. Немного странно, правда, было стоять в комнате без всякой одежды, но смущения она не испытывала. Вспоминались сцены из детства, когда жаркими вечерами во Флориде они купались голышом. В сущности, между „тогда" и „сейчас" не было никакой разницы: воздух, который сейчас обвевал ее нагое тело, казался таким же плотным и теплым, как вода в бассейне с подогревом.
Подойдя к Мейсону, Рэйчел уселась рядом с ним, небрежно положив ногу на ногу.
— Послушай, — обратилась она к нему, — тебе совсем не обязательно вести себя как-то по-особенному. Я же знаю, что ты не влюблен в меня и все такое прочее. Я просто решила, что было бы здорово появиться в таком виде, только и всего.
Мейсон, не отвечая, продолжал глядеть на нее остекленелыми глазами. Рот его был широко открыт. Но вот он поморщился, как будто от боли — Рэйчел увидела, что тлевший окурок прожег ему пальцы. Он стряхнул окурок в пепельницу и, поднеся ладонь ко рту, стал сосать обожженные пальцы. Когда он снова взглянул на Рэйчел, глаза его уже не были больше глазами зомби, а на губах снова заиграла прежняя ухмылка, но сейчас она казалась глуповатой, как будто он все еще не верил в реальность происходящего.
— Слушай, а ты это… не шутишь? Потому что если да, то ничего особенно смешного тут нет, трахнутым Христом тебе клянусь!
— Да нет. Я абсолютно серьезна. Но если ты будешь и дальше сидеть тут и рассуждать о моей наготе, то я лучше оденусь.
— Господи Иисусе, Рэйчел! Мне говорили, что на некоторых „травка" иногда оказывает такое воздействие, но я, правда, никогда не думал, что… Боже ты мой! — Он начал метаться по комнате, на ходу скидывая пиджак, срывая галстук, пытаясь расстегнуть жемчужные запонки, наклоняясь, чтобы развязать шнурки. — Черт подери! Этот дурацкий узел никак не поддается.
— Давай я помогу, — предложила Рэйчел, наклоняясь, чтобы развязать узел и чувствуя, что ее груди задевают руку Мейсона. Ей показалось это приятным, правда, не слишком возбуждающим. — Ну вот, все в порядке. Слушай, а шишка-то, значит, осталась? После того как ты сломал большой палец, когда катался на водных лыжах. И что, болит?
— Иди сюда! — скомандовал он, сбрасывая майку и трусы.
Она, не сопротивляясь, легла с ним рядом, и он стал целовать ее в губы. Поцелуи были мокрыми, мягкими… как будто тебя касалась вода, когда купаешься нагишом. Глубокая, теплая…