„Брайан, Брайан! Если бы я могла, то пошла бы вместо тебя! — подумала Роза. — Потому что если с тобой что-нибудь случится, я тоже умру".
Она опустилась на колени, не обращая внимания на то, как больно колется джутовая трава, украшающая циновку. У нее болел живот, ломило все тело. Словно ее избили.
Боже, какая же она была глупая, когда боялась, что кто-то разлучит ее с Брайаном.
Никто не разлучил. Это он сам решил. Решил так же твердо, как если бы пошел в центр, где принимают добровольцев, и записался сам.
Итак, он от нее уходит!
И тут ее окатила волна гнева.
Вскочив на ноги, Роза схватила первое, что подвернулось ей под руку — стоявшую на тумбочке копилку, куда бросали мелкие монеты. Она швырнула копилку об стену. Монеты со звоном разлетелись в разные стороны, отскакивая от мебели и дребезжа по полу.
„СУКИН ТЫ СЫН! ЕСЛИ ТЕБЯ УБЬЮТ ТАМ, ЗНАЙ, Я ТЕБЯ НИ ЗА ЧТО НЕ ПРОЩУ".
Что-то жгло ей глаза, разъедало лицо. Слезы казались кислотой — едкой, ранящей.
— Плевать мне, кто пойдет вместо тебя! — рыдая, начала выкрикивать Роза. — Мне все равно, кого убьют. Только бы не тебя! О, Господи! Мой живот! Почему он так болит? Как я тебя ненавижу! Ты слышишь меня, Брай? Ненавижу за то, что ты сделал!
Но вот его руки обхватили ее за плечи, прижали к себе. Не дали ей рассыпаться на куски. Они вернули ее на землю. Согрели.
Матерь Божья! Что она там такое наплела? Кто сказал, что он умрет? Нет, он будет жить! Она прижалась к нему и дала волю слезам.
— Не плачь, Роза! — произнес Брайан дрожащим голосом, и Роза почувствовала на своей шее что-то мокрое.
Слезы? Брайан плачет!
Тем же дрожащим от волнения голосом он продолжал:
— Да, целый год — это целый год. Мне будет недоставать тебя. Да я уже грущу. Господи! Такая боль… Но со мной ничего не случится. Уверяю тебя…
Роза прижалась к нему еще крепче. Казалось, из ее груди выдрали сердце. И там осталась лишь большая саднящая рана.
„Как я вынесу это? — сверлило в мозгу. — Ждать. От одного письма до другого. Не зная, что с ним за это время произошло! Может, его ранило. Или еще хуже…"
Она отстранилась. Подняла глаза — и встретилась с его глазами. Прекрасными серыми глазами. Тоска резанула ее по сердцу, словно осколком стекла.
— Никогда ничего не обещай, Брайан! Обещания могут и не сбыться. Просто возвращайся. И все, Брай. Возвращайся ко мне, понял?!
4
„ДОКТОР МИТЧЕЛЛ. К ВАШИМ УСЛУГАМ…" — гласила табличка на дверях клиники на Пятой улице в Уэст-Сайд.
Рэйчел проскочила через вертящиеся стальные двери, которые вели в отделение для рожениц. Бросив взгляд на часы над стеклянной выгородкой сестринского поста, она чертыхнулась про себя. Тридцать пять седьмого. Опоздала к утреннему обходу. Только этого ей недоставало. Именно сегодня!
Она чувствовала головокружение и вялость. И это несмотря на две чашки кофе и стремительную пробежку от дома под ледяным дождем. Однако при мысли о том, что скоро она увидит Дэвида, сердце гулко забилось, а рука потянулась к нагрудному карману белого халата.
Рэйчел нервно потеребила листок бумаги.
Ей не надо было смотреть на него — этот переданный ей из лаборатории розовый тонкий клочок со словами „БЕРЕМЕННОСТЬ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ" стоял у нее перед глазами. Шрифт бледный, полустертый. Копия.
Даже сейчас, спустя двенадцать часов, эти два слова, казалось, жгли руку, голова от них шла кругом.
Хорошо, Бог, Судьба или кто там еще, вы посмеялись надо мной. Что же теперь?
Именно об этом она спрашивала себя всю прошедшую ночь, лежа без сна. Ответа на свой вопрос так и не нашла. Всю жизнь мама говорила ей — утро вечера мудренее. Но сегодня утром Рэйчел казалось, что все обстоит как раз наоборот.
Грэйс Бишоп, как ей показалось, смотрела на нее с явным неодобрением. Рэйчел почувствовала себя в положении провинившейся первоклассницы. Грэйс была старшей сестрой в отделении, наверное, задолго до того, как Рэйчел появилась на свет, и спуску не давала никому. Она стояла посреди коридора, против сестринского поста, скрестив руки на груди необъятных размеров. Грэйс медленно отвела руку и со значением поглядела на гигантские квадратные часы, украшавшие ее смуглое запястье. Каждое движение Грэйс, как всегда, излучало неодобрение в адрес любой молодой практикантки.
В свои двадцать пять Рэйчел была здесь самой молодой — школу она окончила на год раньше остальных и к тому же умудрилась затратить на колледж и медицинский факультет не восемь, как полагалось, а только семь лет. И поэтому чувствовала себя жалкой приготовишкой, опоздавшей на занятия и с ужасом ожидающей встречи с учительницей.
— Обход уже начался, — произнесла „учительница" с ямайским акцентом. — И тебе не мешало бы пошевеливаться.
Рэйчел, вежливо и чинно кивнув, тут же с горечью подумала: совсем как у Дэна Роуэна в его шоу — получает пощечину и радуется: „Спасибо. Это как раз то, что надо".
Интересно, как она выглядит в глазах Грэйс. Те же мятые брюки, что и вчера; пятно от кофе на лацкане белого халата. Волосы, заплетенные в косу, растрепались; лицо — в безжалостном неоновом свете — прозрачно-бледное, глаза ввалились. Еще бы, ведь минувшей ночью она их так и не сомкнула.
Да, сегодня у Грэйс полное право глядеть на нее с неодобрением. Неожиданно неудержимое желание расхохотаться снова овладело ею. И еще, сказать Грэйс прямо в лицо: „Да не волнуйтесь. Как бы я ни выглядела, квалификация у меня достаточная. Кто лучше беременного доктора способен помочь роженице?"
Но сейчас, она понимала это, не время позволять себе терять спокойствие. Оно ей еще пригодится. Рэйчел затрусила по длинному зеленому коридору к первой палате. Сердце стучало в унисон со шлепками по линолеуму резиновых подошв ее „адидасов". В голове все время крутилась мысль: как она преподнесет эту новость Дэвиду.
— Извините, что опоздала… — Она отводит его в сторону и шепчет: — Между прочим, я беременна.
Нет, не то. Может, для шоу Дэна Роуэна и подойдет. Но не для реальной ситуации.
— Дэвид, я знаю: это не то, что мы планировали… Но ничего, все образуется…
Кажется, она видела это в каком-то кино. Сандра Ди и Трой Донахью. Нежные объятия на фоне заходящего солнца. И, шепот: „Дорогая, я люблю тебя — остальное не имеет значения".
— Дерьмо, — тихо ругнулась она, едва увернувшись от каталки, которую вез по коридору нервный санитар.
На глаза навернулись слезы, за которые она тут же начала казнить себя: „Да повзрослеешь ты когда-нибудь? Он же никогда ни черта тебе не обещал, а ты сейчас хочешь всего. Любовных излияний и серенад. И чтоб непременно красавец доктор на коленях предложил Руку и Сердце своей любимой. Словом, все Как Положено".
„Только, — с грустью подумала она, — кто в наши дни знает, что положено, а что нет". Лет сто, даже всего десять, назад он просто обязан был бы венчаться — под дулом пистолета. Сегодня появилась возможность выбора. Разные варианты.
Да, но ты ведь можешь сделать аборт.
Рэйчел попыталась представить себе маленький комок, там внутри, который был их ребенком: в сущности, даже не комок, а пятнышко, размером с булавочную головку. И тут же взгляд ее затуманился, и на глазах снова выступили слезы. Она пошатнулась и вынуждена была схватиться за стену — красная толстая стрелка под ее рукой указывала направление в сторону отделения радиологии.
По иронии судьбы она всегда первая выступала за аборт, считая право на него столь же неотъемлемым, как и право голоса для женщин. Рэйчел ратовала и за нулевой рост народонаселения. Но теперь речь шла не о ползущей вверх кривой на графике, а о новой жизни, которая начиналась в ней. Речь шла о ребенке. В ее чреве.
Мысль о том, что его оттуда выскребут и смоют, спустив воду в каком-нибудь унитазе, вызвала пронзившую низ живота острую боль.