— Когда это произошло, я, между прочим, не в солитер играла, — огрызнулась Рэйчел.
Два быстрых шага, дорожка капель с его мокрых рук — и вот он перед ней. Его нависшее лицо, ладони, упершиеся в стол. В зеленых глазах ярость.
— Господь с тобой, Рэйчел! Ты что, одна из этих шестнадцатилетних дурочек, которые к нам попадают? Они-то ведь подзалетают потому, что понятия не имеют, как предохраняться. Ты сама мне говорила, что пользуешься „диафрагмой". Да вот сейчас я думал… дерьмо! Поэтому я и не кончил в тебе. Я был слишком разгорячен, чтобы ждать, пока ты вставишь эту свою чертову „диафрагму"!
Его глаза смотрели словно сквозь нее, и от этого взгляда кровь стыла в жилах. Она почти физически ощущала в воздухе напряжение его ярости — казалось, в воздухе потрескивают электрические разряды.
Рэйчел глядела на его руки. Смотреть на его лицо она не могла. Пальцы Дэвида сжимали край стола; на светлых золотистых волосках сверкали капли воды, похожие на алмазные бисеринки.
„Черт бы его побрал. Подонок!"
Глубоко вдохнув, Рэйчел попыталась подавить обиду и гнев.
— Я использовала „диафрагму", к твоему сведению. Ты прекрасно знаешь, что гарантия не стопроцентная. Может, я слишком рано ее вынула. Или слишком поздно вставила. Или, может, маленькие зеленые человечки с Марса наделали в ней дырок, пока я не смотрела. Да, черт возьми, откуда мне знать, почему так получилось?
Она наконец взглянула в его лицо и увидела, каким оно стало сейчас неподвижным и холодным.
— Может, ты все-таки знаешь. Может, это и не было такой уж случайностью?
Рэйчел не столько услышала, сколько почувствовала эти слова — внутренности у нее как будто сковало льдом.
„Господи! Он правда это сказал?"
Нет, решила она, это невозможно. Он не мог так думать. Ему следовало бы знать, что она так не поступила бы. Больше всего на свете ей хотелось сейчас ударить его, согнать с его лица выражение холодного презрения.
Неожиданно гнев улетучился; она почувствовала себя обессиленной, полностью выпотрошенной.
— Послушай, Дэвид, давай не будем сердиться друг на друга. Это все равно ничего не изменит. Никто не виноват. Это просто случайность.
Дэвид выпрямился, взъерошил свои густые соломенные волосы и с облегчением произнес:
— Ты права. Извини. Ни к чему так выходить из себя. Ничего же страшного пока не произошло.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он взглянул на нее как на не слишком сообразительного ребенка.
— Аборт. Ты его, конечно, сделаешь. Я все устрою.
Она посмотрела на него как бы со стороны и почувствовала, что стоит на одном конце длинного туннеля, в то время как он едва виднеется на противоположном. Маленькая, едва заметная точка. Их разделяла огромная дистанция: ей казалось, что, протяни она сейчас руку, чтобы коснуться Дэвида, рука провалится в холодную темноту.
Считая ее молчание знаком согласия, Дэвид с улыбкой подошел к ней и обнял ее за плечи — уверенно, по-хозяйски.
— Послушай, я же знаю, что тебя мучает, — продолжал он. — Ты думаешь о тех девочках, которые поступают к нам после того, как их изуродует какой-нибудь мясник, не имеющий об абортах никакого представления. Ничего похожего у тебя не будет. У меня есть один друг, с которым мы вместе учились на медицинском. Сейчас он занимается частной практикой — акушерство и гинекология. Он мне кое-чем обязан. Все будет сделано как надо. С полкой гарантией для твоего здоровья. Все равно что зуб выдрать. Пустячная операция.
Рэйчел отстранилась от него и, повернувшись к нему лицом, посмотрела в упор. В ушах у нее звенело.
Она думала о ребенке там, внутри. О тепле, которое от него исходит. Думала о своих мечтаниях: вот она держит его на руках, вот их уютный дом, в котором они с Дэвидом будут жить, вот комната, которую они переоборудуют в детскую.
И. от медицины ей не пришлось бы отказаться, уверяла она себя. Может быть, надо будет взять отпуск на несколько первых месяцев, а затем с помощью Дэвида, мамы и няни она могла бы продолжать работу в больнице.
Но сейчас он говорит ей, что она должна от него отделаться. От своего ребенка! Как будто это какая-то гадость, приставшая к подошве. Гадость, которую надо побыстрее соскоблить.
Рэйчел вскочила на ноги, задев бедром стол. Она услышала, как что-то упало. Сквозь слезы она увидела на полу белую хрустальную крошку и осколки фарфора — все, что осталось от ее любимой сахарницы.
— Нет, — произнесла она твердо и сама удивилась, каким ровным был ее голос. — Аборта я делать не буду.
— То есть ты…
— Совершенно верно. У меня будет ребенок.
Какое-то время он смотрел на нее, ничего не понимая, но вот его красивое лицо сразу посерьезнело, изумрудные глаза превратились в две узкие щелки.
— Значит, ты готова полностью отказаться от своей медицинской карьеры, — холодно заметил он. — Ради чего? Из-за какого-то там еще неодушевленного существа. Сколько у тебя? Недель шесть, восемь? Да он же еще размером с твой ноготь. Комок клеток. Такие мы наблюдали под микроскопом, когда проходили эмбриологию. В самом начале учебы. Ты что, забыла? Или романтический взгляд мешает тебе трезво посмотреть на непреложные факты? Здесь всего-навсего чистая биология.
— Ублюдок! — Желание развернуться и ударить его по физиономии снова овладело ею. — Мерзкий ублюдок!
— А, ты, значит, рассчитывала, что я женюсь на тебе! Часть твоей абсурдной затеи?
— Вот и нет, — голос ее дрожал. — Мне просто казалось, что ты хоть что-то почувствуешь.
„Совсем чужой человек… — подумала она при виде его фигуры, застывшей на фоне сковородок, украшающих голую кирпичную стену. — Интересно, с чего это я взяла, что когда-то его любила?"
Дэвид отвернулся — и на мгновение она увидела его гордый профиль. Совсем как у римского императора на старинной монете.
— А я, между прочим, и почувствовал, — процедил он, роняя каждое слово. — Почувствовал, что грозит мне как врачу. Что грозит тебе. И вовсе не намерен оправдываться. Я никогда ничего тебе не обещал. И не стану делать этого сейчас. Хочешь сохранить ребенка, Рэйчел, сохраняй. Но это исключительно твоедело.
Рэйчел еще раз поглядела на разбитую сахарницу. Только что была целой — и вот уже от нее ничего не осталось.
От холодности Дэвида ее начинало тошнить. Подумать только, ведь еще несколько минут назад они занимались этимна столе! Какая грязь! Какое унижение! Все происшедшее казалось теперь не более чем дурной шуткой.
Но самым дурным было то, что даже сейчас, несмотря на его слова, ей все еще хотелось, чтобы он заключил ее в объятия. И тогда уйдет мучающая ее боль. Перестанут колоть эти тупые ножи, которые мешают дышать.
— Уходи, — сказала она. — Уходи!
— Ты представляешь?..
Кэй как метеор ворвалась в гостиную — круглое лицо так и горит от возбуждения, мягкие округлые руки едва в состоянии удержать множество пакетов.
— О чем ты? — спросила Рэйчел, свернувшись калачиком на диване среди разбросанных вокруг смятых салфеток „Клинекс". Она чувствовала себя даже хуже, чем вчера вечером с Дэвидом.
Кэй плюхнула пакеты на стол. Волшебные ароматы пряностей и копченостей донеслись до Рэйчел. Но сейчас они вызвали у нее только прилив тошноты. Если Кэй купила все это из-за парня, решила она, то парень наверняка стоящий. Ведь ее подруга — прирожденный Шерлок Холмс (об этом знали все еврейские матери ее молодых пациенток, желающие знать о своих дочках как можно больше) и должна была бы насторожиться при виде лежащей в темноте Рэйчел, в то время как ей полагалось быть у себя в отделении. Ведь было уже два часа дня.
— Я уволилась! — Кэй сбросила пальто и прошлась чечеткой в своих деревянных сабо по полоске пола, свободной от ковра. В форменном белом брючном костюме, в очках с золотой оправой, с волосами, развевающимися подобно темному облаку вокруг ее пухлых щек, она выглядела, как деревенская дурочка.