— Никаких больше отравлений транквилизаторами! — в упоении продекламировала она. — Никаких тебе исправлений формы носа или груди. Никаких тебе Барбар Стрейзанд, воображающих, что они смогут стать похожими на Грэйс Келли. — Она слегка подпрыгнула, чтобы не запутаться в телефонном шнуре. — Рэйчел, ты представляешь, эта женщина, эта квочкавлетает к нам в травматологию. Потянула пальчик на ноге, видите ли, когда оступилась на эскалаторе в универмаге. Такой подняла скулеж и визг, а тут привезли парня со множественными ножевыми ранениями и он лежит совсем рядом, в каких-нибудь пяти футах от нее, истекая кровью. Я не выдержала и говорю: „Идите-ка вы со своим драгоценным пальцем обратно в универмаг и требуйте компенсацию за увечье". Сказала — и выбежала на улицу, чтобы глотнуть немного воздуха. И отчего-то вспомнила про Эбби Стейнер. Ты-то ее помнишь? Она бросила все ко всем чертям прошлым летом и поехала в госпиталь Красного креста во Вьетнам. Я не так давно получила от нее письмо. Если бы ты только знала, как им там необходима помощь — сиделки, сестры, врачи… Просто позарез… Знаешь, мне надоело все время кричать что-то об этой войне — и ничего не делать! Вот я и решила… — Она умолкла, ее круглое лицо озабоченно сморщилось. — Постой-ка, Рэйчел, с тобой все в порядке? Ты не заболела случайно? Чего это ты делаешь дома в такое время? Я была абсолютно уверена, что бегаешь по вызовам.
— Это долгая история…
Рэйчел заморгала, когда Кэй подняла жалюзи, — ворвавшийся в комнату резкий зимний свет полоснул по глазам.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — не так высоко! Опусти чуть-чуть. Мне хочется еще немного посидеть в полутьме. Нет, нет, я не больна, не беспокойся. Просто слегка… беременна. Но погоди, Кэй, ты что, серьезно решила? Не может быть!
„Может", — тут же сказала она себе. Ведь когда речь касалась действительно важных вопросов, ее подруга всегда бывала серьезной. Рэйчел вспомнила как в Беллвю, в первое лето их знакомства — она проходила там практику как регистратор, — была объявлена забастовка сестер. Рэйчел пыталась тогда протиснуться сквозь заграждения пикетчиков, но тут ее схватила какая-то круглолицая кудрявая девица, заговорившая басом дровосека. Это и была Кэй. Она сумела убедить Рэйчел, что забастовка сестер вовсе не прихоть, так как если сестрам недоплачивают и персонала не хватает, то от этого главным образом страдают сами же пациенты. Девушка так заинтересовала ее, что Рэйчел пригласила ее для продолжения знакомства на чашечку кофе. С тех пор они и подружились.
Кэй плюхнулась на диван рядом с подругой.
— Уверяю тебя, что говорю серьезно. Как Ричард Никсон, когда он заявляет, что будет снова выставлять свою кандидатуру на президентских выборах.
— Боже! Прямо невозможно представить, что ты уйдешь из „Ленокс-Хилл". Просто так возьмешь — и уйдешь! Да еще отправишься во Вьетнам. Нет, это уж слишком!
— Знаю, — ответила Кэй с хрипловатым смешком, который, однако, не мог до конца скрыть ее внутреннего беспокойства. — Как сказала бы моя мамочка, это не такое место, куда следует соваться молодым леди, если они не хотят порвать нижнее белье. Но подумай сама, Рэйчел. Это же маленький шанс сделатьхоть что-нибудь, а не сидеть и трепаться, как все ужасно.
— Мне почему-то трудно представить себе, как ты сидишь и треплешься, — улыбнулась Рэйчел.
— Не дай Бог, если моя мать узнает! Она тут же поедет в Вашингтон и поднимет на ноги весь конгресс, до Джонсона дойдет, чтобы мне помешать.
— О, Кэй! — пробормотала Рэйчел, кладя голову на плечо подруги и давая наконец волю слезам. — Ты просто сумасшедшая. Храбрая — да, но сумасшедшая. Не знаю, как я смогу без тебя пройти через то, что мне предстоит.
„Господи, вот бы и мне уехать. Подальше отсюда, от всего этого кошмара", — промелькнуло у нее в мозгу.
— Значит, ты ему уже сказала, да? — И Кэй, обняв Рэйчел, тоже всплакнула.
Та кивнула.
Вчера вечером, когда Кэй вернулась с работы, она уже спала — чувствовала себя смертельно усталой. Утром Кэй ушла раньше, чем Рэйчел заставила себя вылезти из-под одеяла.
— Он хочет, чтобы я сделала аборт.
— А ты?
— Нет, — закрыв лицо руками, Рэйчел на секунду умолкла: боль воспоминания снова накатила на нее. — Но все так чертовски сложно. Как я одна без Дэвида смогу с этим справиться? Отказаться от всего, чего я такой ценой добилась? Или нет, но тогда какой смысл иметь ребенка. Ведь я же его тогда и видеть не буду.
— А кто тебе сказал, что жизнь всегда справедлива? — пожата плечами Кэй.
— Как это ни покажется дико, но, даже понимая все трудности, я хочу, чтобы у меня был ребенок.
И пусть это выглядит глупо, я не могу смириться с мыслью, что его стали бы из меня выскребать. Я хочу увидеть его и хочу посмотреть, похож ли он на меня. Но самое главное, я уже чувствую, что он стал частью меня самой. Он изменил меня за это время, и я уже никогда не буду такой, как была. Скажи мне, Кэй, это, по-твоему, достаточно убедительные причины, чтобы его оставить?
Кэй встала, подошла к книжному шкафу и взяла лежавшую наверху пачку „Салема". Закурила, выпустила дым через нос.
— Кто тебе ответит? — усмехнулась Кэй. — Ты же своих родителей не выбирала. Или я своих. Уж какие есть. Возьми мою мать. Чистюля — каких мало. У нее на кухне можно хоть с пола есть. Пылесос для нее — самое милое дело. До Северного полюса готова его тянуть. И обратно. Но посидеть часок со мной или братьями за картами, черта с два. И все равно, эти завихрения не мешали ей нас любить, я это чувствовала. Я так понимаю: ребенок должен радоваться любым родителям, которые ему достались. — Кэй с удивлением посмотрела на сигарету, зажатую в пальцах, недоумевая, каким образом она там очутилась. Ее круглое открытое лицо казалось озадаченным. — Я же на прошлой неделе бросила курить. Шесть дней продержалась. Господи Иисусе! Может, мне, как мамочке, пора заняться пылесосом?
Рэйчел тут же подумала о Сильвии. „Не связано ли мое желание иметь ребенка каким-то образом с мамой. Все эти годы сколько раз ловила я печальный взгляд мамы, обращенный к пустой кроватке в детской. Теперь-то наконец она не будет больше пустой. Моего ребенка мы будем любить обе", — пронеслось у нее в голове.
Впрочем, розовое видение тут же исчезло. Она представила себе, как все было бы на самом деле. Каждый день она стала бы разрываться надвое. Бежать на работу, а о собственном ребенке узнавать от других. От няни или от мамы. И о его первой улыбке и о первых сделанных им шагах. А кончится все скорее всего тем, что между ней и ее ребенком возникнет дистанция, как между нею и ее матерью.
И почему, подумала Рэйчел, она так все усложняет? Решила бы уж что-нибудь одно: или ухватиться за возможность иметь ребенка обеими руками, или сразу отказаться от такой возможности.
„Господи милостивый, что же мне все-таки делать?"
Наблюдая, как по полу от сквозняка перекатываются скомканные салфетки „Клинекс", Рэйчел внезапно ощутила отвращение к самой себе. И чего, спрашивается, паниковать? Она ведь не первая, кто забеременел помимо своей воли. Конец света еще не наступил!
Рэйчел решительно поднялась.
— А ну-ка, давай распакуем все твои деликатесы, пока они не остыли. Я уже больше не в состоянии воспринимать никаких новостей или заниматься самокопанием!
Кэй тут же приступила к делу, вытаскивая один за другим пластиковые коробки и завернутые в фольгу пакеты.
— Я специально накупила все в виде полуфабрикатов, чтобы меньше возиться. Сейчас сама увидишь. Вот курица по-французски с виноградом. Семга из Канады. Маринованные артишоки… Рэйчел? Что с тобой?
Округлившимися глазами Кэй взглянула на подругу, ринувшуюся в сторону ванной.
„Боже! Меня сейчас стошнит!" — с испугом подумала Рэйчел, проносясь мимо Кэй.
Стоя на коленях на холодном кафельном полу, она буквально вывернула свой живот наизнанку. Безумно болела голова — у Рэйчел не было сил подняться, и она еще несколько минут держалась руками за края унитаза.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем до нее донесся звонок „домофона". Звонок был тоненький, как комариный писк. Вслед за ним раздался цокот сабо — это Кэй подбежала, чтобы ответить кому-то, кто стоял перед парадным.