— Послушай, — крикнула она Рэйчел, — пришла твоя мать! Сейчас она уже поднимается.
О Господи! Только не сейчас!
Да, она действительно говорила маме, что на этой неделе можно будет зайти и занести образцы драпировки. Мама вечно хочет совершенствовать и украшать ее быт. Но, помнится, она сказала, что ее самой дома не будет, так как у нее всю неделю вызовы, и пусть они посмотрят образцы вдвоем с Кэй.
Рэйчел поглядела на свой измятый домашний халат. Сейчас срочно придется придумывать для мамы причину, почему она дома, да еще в таком непотребном виде.
Тут же вскочив, она бросилась к раковине и ополоснула лицо холодной водой. Потом как следует растерла рукавицей, чтобы стереть противную припухлость у глаз. Но маму не проведешь — уж это-то ей было известно. Сразу увидит, что ее дочь плакала. Вот если бы можно было ей все рассказать! Это было бы просто великолепно. Ведь она могла бы помочь принять верное решение!..
Она, однако, заранее могла знать все, что скажет мама. Рожай — я хочу иметь внука. Аборт? Сама мысль о нем привела бы ее в ужас. Имеет ли тогда смысл вовлекать ее в свои проблемы, да еще такие запутанные?
Выйдя из ванной, Рэйчел застала мать стоящей у окна с куском драпировочной ткани.
— Боже, какой сюрприз! — воскликнула она при виде дочери. — Я и не предполагала, что смогу тебя увидеть. Как, по-твоему, подходит для занавеса? Мне кажется, что голубой прекрасно смотрится с… Дорогая, что с тобой? У тебя такой вид! Ты не больна?
Рэйчел протестующе вытянула руку, словно пытаясь отгородиться от проявлений материнской заботы. Она оглянулась в поисках Кэй, но ее подруга благоразумно скрылась на кухне, откуда уже доносился плеск воды.
— Да нет, мама. Со мной все в порядке… так, подхватила, наверное, какой-то вирус. Но это ерунда.
— Я понимаю, что ничего серьезного не произошло. Но сейчас твое место — в постели! И занавесями мы займемся как-нибудь в другой раз. Пожалуйста, ложись! А я сделаю тебе пока крепкий чай. С животом у тебя все нормально?
Рэйчел посмотрела на Сильвию как бы со стороны. Отлично держится. Как всегда, безупречно одета. Шелковый костюм цвета морской волны с красивой драпировкой на талии, жестко накрахмаленная белая блузка. От сильного запаха ее дорогих духов, „Шанель № 5", Рэйчел почувствовала, как ее живот подобно налитому до краев ведру сразу переполнился — вот-вот выплеснет. Если сейчас же не лечь, подумала она, то ее снова вырвет.
И вот она уже в своей комнате, мама стелет ей постель и кладет на лоб мокрую холодную салфетку. Как в детстве. Неожиданно чаша терпения Рэйчел переполняется. Давно искавшие выхода слезы текут по щекам.
„Черт побери все! Я не должна плакать. Я не должна проявлять слабость. Только бы она сейчас ушла… оставила меня одну, но сейчас же… прежде чем я не начала рассказывать ей такое, о чем потом стану жалеть…"
— Рэйчел! Доченька, родная моя! Что с тобой? Почему ты мне ничего не говоришь?
Теперь и в зеленых лучистых глазах Сильвии тоже стояли слезы, словно ей передалась боль Рэйчел. Ее ухоженное напудренное, словно крыло мотылька, лицо сразу осунулось. Прохладной, пахнущей духами ладонью она прикоснулась к щеке дочери.
— Мама, я беременна. — Слова выскочили сами собой.
Сильвия уставилась на нее. На бледных щеках выступил румянец. Губы в коралловой помаде приоткрылись, обнажив розовую влажность ее рта. Но, слава Богу, подумала Рэйчел, она не закатила истерику.
— И что ты собираешься делать? — голос прозвучал на редкость твердо.
Теперь поразилась Рэйчел. Это было так не похоже на маму. Совершенно не похоже. Как могла она даже помыслить о чем-то еще, кроме родов? Но тут ее мысли вернулись назад, в прошлое, и она вспомнила, как мама однажды так же поразила ее. Это произошло в тот день, когда Рэйчел прибежала к папе в больницу. Мама показала себя сильной, даже резкой.
— Не знаю, — промямлила Рэйчел.
Мамина рука соскользнула с ее щеки, и Сильвия отвернулась.
Рэйчел проследила за ее взглядом. В углу комнаты стоял сосновый туалетный столик, в свое время купленный мамой на распродаже и отреставрированный. За ним — зеркало на высокой подвижной раме и деревянное кресло-качалка. Все это стояло раньше в детской Рэйчел. Должно быть, мама понимала, что они придутся здесь к месту, — она всегда безошибочно могла предвидеть то, чему суждено случиться. Неужели она может даже помыслить о том безобразном шаге, который обдумывает сейчас ее дочь?
— А он… отец… я хочу сказать… а он хочет этого ребенка?
Рэйчел почувствовала, как внутри что-то оборвалось.
— Нет, — выдавила она.
— Понятно, — понимающе кивнула Сильвия, и ее коралловые губы твердо сжались. — И какой уже срок?
— Не очень большой. Шесть недель. Но, мамочка, для меня он уже настоящий,настоящий ребенок.
— Ребенок… — Глаза Сильвии затуманились, но она тут же сумела взять себя в руки. — О, Рэйчел, если бы я только знала, что тебе надлежит делать. Или, по крайней мере, могла что-то посоветовать. Но разве я могу взять на себя такую ответственность? То, что кажется подходящим мне, для тебя может оказаться неприемлемым.
— Но, мама, что бы сделала на моем месте ты? — почти закричала Рэйчел.
— В мое время все было по-другому. Люди были гораздо менее терпимы, и для женщин, очутившихся в твоей ситуации, был только один выход — единственный.
— Но если я сохраню ребенка, моя жизнь будет совсем иной. Все встанет с ног на голову.
Глядя в сторону окна, Сильвия едва заметно улыбнулась.
— С детьми всегда в жизни так и бывает. — И она повернула к Рэйчел улыбающееся лицо со следами слез. — Во всяком случае, ты поставила мою жизнь с ног на голову.
— Ты, значит, хочешь, чтобы я его оставила.
Услышав осуждающие нотки в своем голосе, Рэйчел возненавидела себя. Какое право имела она так разговаривать с мамой?
— Нет, — покачала головой Сильвия. — Я этого не говорила. Да и вообще мои желания не так уж важны. Я на самом деле убеждена, что ничего в данном случае не могу тебе посоветовать. Но это вовсе не значит, что я всей душой за тебя не переживаю, дорогая моя девочка. И если бы я была в твоем положении, то… — голос ее дрогнул, — сама не знаю, как бы я поступила, будь у меня возможность выбирать…
— О, мама!.. — воскликнула Рэйчел, рывком садясь и прижимая к груди скомканный край одеяла. — Я совсем не знаю, как мне быть.
— Что бы ты ни решила, дорогая, я буду вместе с тобой. Я люблю тебя. Никогда не забывай об этом.
Рэйчел почувствовала, как от волнения у нее перехватывает горло. Это не было только чувство благодарности. В ее отношении к матери появилось теперь и нечто новое — преклонение перед нею.
— А папе ты расскажешь? — спросила она со страхом.
— Нет, — покачала головой Сильвия. — Папа, конечно, любит тебя и все такое, но мужчины, знаешь ли, отнюдь не всегда видят вещи так, как видим их мы, женщины.
— Мама…
— Да?
— А ты хотела меня, до того как я появилась на свет? Хотела по-настоящему?
Некоторое время Сильвия молчала, положив холодные ладони на одеяло. Разделявшее их пространство, казалось, дрожит от напряжения. И вот наконец она появилась, робкая печальная улыбка, которую дочь столько раз видела на лице матери.
— Да, Рэйчел. Больше всего на свете.
Дэвид не просто не смотрел на нее. Он смотрел сквозьнее.
У Рэйчел было такое чувство, что она всего лишь маленькая безликая частица стерильной обстановки — в сущности, такая же, как кафельные плитки стен или раковины из нержавеющей стали. Ее охватила дрожь, по спине пробежал озноб, в животе снова начались колики.
„Пожалуйста, не веди себя так! — взмолилась она. — И ради Бога, перестань не замечать меня".