Та, вскочив на ноги, пробормотала:
– Я только хотела убедиться, что с ней все в порядке. И одеяло ей поправила, а то оно сползло. А почему она днем спит? Мама раньше никогда днем не спала!
Ну, предположим, очень даже спала, когда возвращалась под утро с работы в клубе или гостинице, но этому типу знать такие подробности необязательно.
И никакой он не садовник, а надзиратель в их тюрьме, впрочем, очень комфортабельной и дорогущей, но от этого еще более ужасной.
Хотя и садовник, вероятно, также в обязанности которого входило не спускать глаз с пленниц.
– Твоя мама устала и немного больна. Так что она приняла лекарство и сейчас спит. А теперь иди, поиграй с братом, а то ему одному скучно!
Вот уж кому не было ничуточки скучно и кто на полную катушку получал удовольствие от жизни в этой шикарной тюрьме! Никитка бегал, кричал, возился с дорогущими игрушками, катался всласть на своем личном автомобильчике, плескался под присмотром Анжелы в крытом бассейне, валялся в гамаке и бегал на личный пляж – впрочем, в поместье Артура их было два: один у озера, доступ к которому имели только обитатели этого местного замка Иф, второй на реке, по которой время от времени мчались моторные лодки, проходили пароходики и проплывали катамараны с отдыхающими.
Наблюдая за простой жизнью обыкновенных людей, которые наверняка с завистью рассматривали их величественную тюрьму, завидуя ее обитателям, Анжела размышляла о том, как им удрать.
Например, дать знак кому-то на моторке, чтобы причалили к берегу. Какой сигнал дать, чтобы поняли, что им нужна помощь, она толком не знала, но можно, если что, и костер разжечь.
Ну хорошо, даже если лодка пристанет к берегу и к тому времени на пляже не появятся люди Артура, которых днем, до возвращения хозяина из офиса, в поместье было не меньшее шести человек, и она сумеет как-то объяснить, что им нужна помощь и даже сама сядет в лодку и прихватит с собой Никитку (который наверняка раскапризничается, не желая оставлять свой личный игрушечный рай), и они отбудут прочь, то мама-то останется здесь.
Конечно, можно было подстроить так, чтобы на берегу оказались они втроем, хотя в таком случае, как подозревала Анжела, за ними будут следить гораздо более пристальнее, чем если бы на пляже резвились только она сама и ее братик.
Получится ли тогда привлечь к себе внимание кого-то на моторке? И если да, то будет ли у того шанс пристать к берегу и взять их на борт?
Можно, конечно, и кого-то на катамаране сюда завлечь, только скорость у того небольшая, а около личного пирса на волнах покачивались два крутых моторных катера: как управлять ими, Анжела, естественно, понятия не имела, да и наверняка требовались ключи зажигания или что-то в этом роде.
Тогда их, убегающих на катамаране, в два счета нагонят, и…
И плохо будет не только им самим, но и тем бедолагам, которые, сами того не подозревая, окажутся против своей воли вовлечены в эту жуткую историю.
А история, как уже понимала Анжела, была действительно жуткая.
Можно просто попытаться уплыть, посадив Никитку, который плавать не умел, на надувной матрас (такой имелся в крытом бассейне), но ведь и она сама плавает не ахти.
И тогда их нагонят еще быстрее, чем если они попытаются улепетнуть на катамаране.
Поэтому, наблюдая за отдыхающими, многие из которых выворачивали шеи, пытаясь рассмотреть хоромы на берегу, Анжела остро им завидовала.
Они были на свободе, а вот она с мамой и братиком – в плену.
– Как тут хорошо, сестричка! – заявил ей Никитка, которому по первому его желанию строгая особа в униформе подавала мороженое или пирожное – или и то, и другое вместе.
– Мы ведь навсегда тут останемся?
Обняв братика, Анжела его поцеловала, не зная, что ответить.
– Только почему ты такая грустная? И где мамочка, почему она все время спит?
Не говорить же Никитке, что Артур пичкает маму таблетками, которые та пусть и не принимает, но вынуждена делать вид, что принимает и поэтому часами лежит в постели.
– А тебе точно тут хорошо? – спросила Анжела, и Никитка наморщил лоб.
– Очень и очень! Только вот я боюсь, что все это закончится. Мы ведь в сказку попали, а в сказках всегда так: если слишком хорошо, то потом будет очень и очень плохо… Сестричка, отчего ты плачешь?
А Анжела все возвращалась к словам мамы о том, что плохо будет не только ей самой, но и Анжеле (что уже имело место), и даже Никитке.
Нет, допустить этого она никак не могла. Но только вот что делать?
В тот день мама, «проснувшись» около двух часов, спустилась вниз, и строгая дама в униформе объявила, что ее сейчас отвезут к косметичке.